«Последнее свидание в Венеции»

О поздней, даже слишком поздней любви Крымов рассказывает не впервые. Но «Последнее свидание в Венеции» — первый его спектакль, главным героем которого стал город. Впрочем, нечто подобное, вероятно, было в той постановке, которую он придумал для Михаила Барышникова. Спектакль по рассказу Бунина «В Париже» — о печально закончившемся свидании бывшего белого генерала и русской официантки из дворян — по условию артиста был поставлен вне России. Но, судя по описаниям, отношения двух одиноких бедолаг (партнершей Барышникова была Анна Синякина) развивались на фоне Парижа, мелькавшего в окне авто.

Хемингуэй отправил своего героя в Венецию не только потому, что сам страшно любил палаццо, похожие на сундуки. Великий, пахнущий смертью, уходящий под воду город — отличная рифма для любви покалеченного в двух мировых войнах полковника Ричарда, в перерывах между поцелуями глотающего нитроглицерин.

Роман начинается с того, как полковник плывет на утиную охоту по схваченному льдом каналу. Лодочник злится и неохотно колет лед. После события разворачиваются в обратном порядке: врач отговаривает Ричарда от поездки в Венецию, но он все же едет, болтая с шофером и погружаясь в воспоминания — невдалеке от Венеции он когда-то был серьезно ранен. А потом любуется городом, мешает джин с содовой и, наплевав на боль в груди, спешит на свидание с 19-летней графиней Ренатой.

У Крымова Венеция сама выплескивается в пустой зал «Манеж»: при входе столпились зрители, стульев нет, официанты в белом пылесосят наоборот: то есть выдувают из углов к центру куски газет и обломки зонтов — от чего на черном резиновом полу остаются большие лужи. Художник Александр Боровский, которого позвал к себе в соавторы Крымов, вроде бы ничего не меняет в «Манеже», но белые арки вдруг начинают напоминать галереи и своды площади Сан Марко. Металлическая конструкция, которую выстраивают на мокром полу, кажется не трибуной для зрителей, а мостками от наводнения. Александр Филиппенко в генеральской шинели, которого официанты провожают под руки к столику, вдруг даже чем-то напомнит дуче. Но нет — померещилось. Здесь вообще многое мерещится. Солнце мгновенно сменяют дождливые сумерки, мелькнет и исчезнет фигура в черном плаще и белой маске с клювом.

Но выходит солнце, девушка подсаживается за столик полковника, официант тактично закрывает створки окна, чтобы до нас долетали лишь обрывки беседы. В стеклах так играют лучи, что не сразу поймешь: это линза. Вот таким преувеличенно солнечным должен остаться в памяти героев этот день — второго не будет. Но полковник и девушка не знают об этом и ведут обычные разговоры влюбленных — и тут поначалу сюжет теряет динамику, ведь у Хемингуэя парочка гуляет по городу, рассматривает витрины, ложится в постель. У Крымова двое всего лишь сидят за столиком: Рената, напялив фуражку, выспрашивает полковника про войну; официант приносит огромного, набитого ватой омара (в романе герои долго выясняют, не жесткий ли, а тут сразу не скажешь, кто кого может съесть); перед зрителями проносят модели палаццо с цветными окошками — воспоминания Ричарда превращаются в витиеватое признание в любви к Венеции. В чувствах к Ренате он признается лишь тогда, когда официант закрывает окно-линзу. А тот вообще часто открывает-закрывает створки, так что не сразу поймешь, что девушек на самом деле три: Мария Смольникова, Кристина Пивнева, Алина Ходжеванова незаметно превращаются одна другую.

Крымов на этот раз не столько рассказывает о последней любви, сколько исследует, вооружившись линзой, процесс старения. Наблюдает, как все девушки постепенно становятся на одно лицо, превращаясь в один смутный, непоседливый, щебечущий объект желания. Как тело теряет силы, а душа свыкается с мыслью, что любимый тобой город — нечто более великое и важное, чем самая большая на свете любовь. И вода в канале будет серебриться даже тогда, когда от тебя ничего не останется. И странно, но именно это утешает в финале, когда полковник, потанцевав с плачущей Ренатой, уходит на свою дурацкую мужскую охоту, понимая, что не вернется, но все же пританцовывая под звуки джаза. Официант закрывает окно. Слезы у публики — это, конечно, от слепящих лучей линзы.