Джеки (2016 год)

Недооцененный, но настоящий портрет самой знаменитой первой леди — в худший момент ее жизни.

Все начинается с лица — больше похожего на маску, слегка отекшего от стресса, слез и горя, которое, к счастью, суждено познать очень немногим. Это точеное, почти позволяющее себе замечать камеру лицо Натали Портман. В «Джеки» Пабло Ларраина звезда берется за одну из самых незавидных задач, возможных для большой актрисы — сыграть 34-летнюю Жаклин Кеннеди в первую неделю после убийства ее мужа осенью 1963-го. С самого начала фильма Ларраина, который не стесняется жонглировать экспериментальными техниками и испытывать на прочность сам язык кино, становится очевидно: впереди зрителя ждет психодрама, достигающая странной, гипнотической интимности приближения к героине. Этот необычный, ни на что не похожий настрой задается с первых кадров не только видео-, но и аудиорядом: за смазанные, размытые оркестровки и до тошноты нестабильные струнные а-ля «Псизоз» ответственна озвучивавшая также «Побудь в моей шкуре» Мика Леви, которая в немалой степени своей музыкой и задает фильму его важнейшую тему — резких, неожиданных перемен.

«Джеки» представляет собой тщательное, дотошное в деталях декораций и костюмов ретро — но важнее, что речь идет о ретро политическом, даже политизированном, ровно том жанре, в котором чилиец Ларраин особенно хорош. Лучший из его ранних фильмов, выстроенная вокруг подготовки вотума доверия Пиночету в Чили конца 1980-х избирательная комедия «Нет» стоит всех сезонов «Вице-» и «Карточного домика». Но в большей степени, чем все предыдущие фильмы Ларраина, «Джеки» представляет глубокое погружение в режим внутренней, персональной катастрофы. Напоминая о своей работе в «Черном лебеде», Портман трепещет, как парус на сильном ветру. Ее Джеки одновременно разобрана и напряжена, уничтожена в одиночестве и вызывающе самостоятельна перед теми, кто предпочел бы, чтобы она ходила по струнке. Поддерживаемая и испытываемая режиссером, который часто держит камеру почти у кончика ее носа, Портман создает самый сильный образ первой леди в истории кино (и если задуматься, ни один экранный президент США тоже не был так убедителен).

Сценарий, написанный Ноа Оппенхаймом, построен, как экспрессионистский каркас, наполненный отрывистыми, почти бессвязными моментами и переживаниями. Мы видим, как потрясенная до основания Джеки вылетает из Далласа после знаменитых выстрелов — а Линдон Джонсон экстренно принимает президентскую присягу. Мы следим за ней тем же вечером, пока она снимает культовый розовый костюм и смывает кровь и мозги мужа из собственных волос — это ее первые минуты в одиночестве в новом статусе вдовы. Некоторые из этих сцен по степени психологического приближения к героине почти невыносимы, душераздирающи. Но врезаются в память те эпизоды, которые артикулируют нечто неожиданное для драмы о горе утраты близкого — дальновидный умысел, игру стратегически устроенного ума. Вот наследие Джона Ф. Кеннеди, уже поставленное под вопрос, выходит на первый план — Джеки спрашивает своих ассистентов, какими были похороны Авраама Линкольна, явно надеясь сделать образ покойного мужа таким же легендарным и героическим. Она кипит, отбиваясь от бесцеремонных вопросов журналиста (Билли Крадап), явившегося взять первое после трагедии интервью, и настаивает на праве контроля за каждой буквой будущей публикации. «Да, и я не курю», — заявляет Джеки, делая глубокую затяжку сигареты.

Параллельно с усложнением героини и игры Портман развивается элегантно простроенная сюжетная линия с приготовлением супруга в последний путь, завершением дел, которые не должны были обрываться так неожиданно. «Мы всего лишь красивые люди, и ничего больше», — извергает Бобби Кеннеди (Питер Сарсгард), которого приводит в ярость мысль, сколько всего брат не успел осуществить. А вот уже покойный Джон Херт в одной из последних своих ролей играет священника-католика, который пытается помочь Жаклин побороть самые мрачные из ее мыслей — хотя даже он будто бы не уверен в силе собственных слов. Каждый из сменяющихся собеседников служит для Джеки то громоотводом, то зеркалом, каждый иллюстрирует ступень, которую необходимо пройти на крестном пути к освобождению от гнета жуткой трагедии.

«Джеки» не менее легко переключается между камерностью и эпичностью — чтобы ошеломить зрителя грандиозной, почти античной по выразительности сценой похорон, а затем вдруг без предупреждения позволить заглянуть в лимузин Кеннеди в самые роковые и жуткие секунды покушения (все это в математически точно воссозданных деталях и, в соответствии с каноническими кадрами убийства, на 16-миллиметровой пленке). Тем самым Ларраин доводит до кульминации ту работу по переводу абстрактного кризиса власти на язык телесный: вот он подчеркивает широкоугольником одиночество тонкой фигурки Жаклин среди монументальных вашингтонских пейзажей, а вот показывает, из какого материала сделан даже самый любимый национальный лидер (догадайтесь). Это мощные, физически ощутимые, выдающиеся сцены — но свой самый сильный эффект «Джеки» производит на интеллектуальном уровне. Она показывает, что если Джон Кеннеди превратил политику в имиджмейкерство, то его вдова рискнула пойти еще дальше и довела этот тщеславный, циничный, пророческий подход к власти в натуральное, беззастенчивое мифотворчество.