«Кинотавр». Чудеса и чудовища русского кино
Отечественное кино принято воспринимать не как развлечение, а как пыточный инструмент: и смотреть скучно, и шутки дурацкие, и духовности маловато. Так что в каком-то смысле обозреватель Time Out, находясь на «Кинотавре», страдает за свои и чужие грехи — однако не всегда, далеко не всегда. Вот фильмы последних трех дней фестиваля в градации от «испанского сапога» до легкой жажды.
«Русский бес». Бог простит
Реж. Григорий Константинопольский
Святослав хочет в жизни трех вещей: любви красавицы Аси, денег на собственный ресторан и процветания Отчизны. То есть — это он так говорит, а на самом деле ему то и дело хочется творить такие непотребства, что и сказать неловко. Священник дает своему новому прихожанину совет: прощай личных врагов, а врагов Родины ненавидь всей душой. Пытаясь как-то примирить имеющееся тут противоречие, Свят решает быть наяву хорошим россиянином, загнав все желаемые зверства в собственное воображение.
Константинопольский снял этот фильм, считая каждую копейку, практически на одном энтузиазме, за несколько недель — и страшно волновался, первый раз представляя публике свое детище. В общем-то, было из-за чего: «Русского беса» идеально описывает формула из анекдота «надел все лучшее сразу». Тут и «Американский психопат», и Тарантино, и собственные «Восемь с половиной долларов», и неизбежные литературные апелляции к Сологубу… Правда, в конечном итоге Свят оказывается ближе не к мрачному садисту Передонову, а к Иудушке Головлеву, которого в последний миг настигло просветление и покаяние. В этом сильная сторона фильма: он оказывается одновременно и злым, и смешным, и болезненным. Оказывается в своем роде зеркалом, где отражается отнюдь не звонкий юный психопат в блестящем исполнении Ивана Макаревича, а матерый бородатый неудачник родом из 90-х, потерявший последние остатки любви.
Слабая же сторона «Русского беса» в том, что картина ощутимо и сильно провисает ближе к финалу. Вернее, к трем финалам, которые были тут совершенно необязательны — как и гитлеровские усы, выглядывающие из-под бороды Деда Мороза во время ограбления банка. За последние полчаса картина теряет цельность и естественность, уходит в конструкт — и финальный твист тут не помогает, а скорее вредит. На смену вдохновенному сюру приходит вымученный, на смену интуитивному зрительскому пониманию — прямое авторское высказывание, откуда взялся тот горький катаклизм, который мы наблюдаем на экране и в жизни. Но и это простит Константинопольскому милосердный русский бог — за напоминание о милосердии, которое в России нынче не принято.