Удивительная миссис Мэй (2020 год)

Фиона Мэй — судья, специализирующаяся на вопросах о детях, страдающих особо тяжелыми недугами. Она беспристрастна и всегда руководствуется правилом наименьшего ущерба: в начале фильма она дает указание «разъединить» двух сиамских близнецов, чтобы хотя бы один из них смог выжить. В газетах ее называют убийцей, но ей все равно — это часть ее работы. Однажды к ней на рассмотрение попадает дело о 17-летнем мальчике из семейства иеговистов, которому срочно требуется переливание крови, от чего он категорически отказывается, боясь гнева богобоязненных родителей. Руководствуясь знаменитым «законом о детях» 1989 года, Мэй принимает решение сделать Адаму переливание. Парень выживает — и начинает преследовать своего нового кумира повсюду, желая выразить благодарность, но судья отвергает его внимание. Это решение становится роковым.

Переводить оригинальное «Закон о детях» (The Children Act) как «Удивительная миссис Мэй»(зел) — в некотором роде насмешка. Аналогия с комедийным сериалом для фильма про совершенно несмешную ситуацию, навевающую воспоминания о трагедии 11-месячного британца Чарли Гарда, за три года до смерти которого вышла одноименная книга Иэна МакЮэна — слегка вульгарно. Но ладно, пути прокатные неисповедимы. Что же касается самой картины, то перед нами классическая британская драма, выхолощенная и вычерченная по линейке — придраться к чему-то будет довольно сложно. Прямо как к ее героине, Фионе Мэй, железной леди с непробиваемым кодексом, которая стоически выдерживает судебный процесс за процессом без выходных. Супруг протагонистки, простой преподаватель вуза, скоро заявляет ей, что собирается завести любовницу — раз уж работа забрала его жену окончательно. Примерно так же хочется сказать и о фильме: дорогая, ты прекрасна, но твоя абсолютная духовность превращает тебя из женщины в доску почета. А то и в ярмарку тщеславия.

Питер Эйр — талантливый британский постановщик, работавший со множеством знаковых артистов от Джуди Денч и Кейт Бланшетт до Лиама Нисона. Как хороший театрал, он умеет «расшевелить» артиста, но, как закоренелый же телевизионщик, он иногда достигает этого слишком актерскими, а не режиссерскими методами. Можно восхищаться чувственностью его фильмов — эмоциональный и дерзкий «Скандальный дневник», утонченная «Красота по-английски», по-шекспировски шикарно обставленная, бьющая наотмашь, как ремнем, «Айрис». Но они все равно напоминают именно театр: перемена локаций ничего не дает, чопорная литературность совершенно английских, «чайных» диалогов подчеркивается средними и общими планами говорящих людей, а близкие работают, что называется, в лоб — чтобы зритель получше разглядел эмоции хороших актеров.

«Удивительную миссис Мэй» постиг тот же недуг — кино прекрасное, но смотреть его совершенно невозможно. Скучный формализм консерватора Эйра стравливает между собой двух разочарованных в жизни супругов, героиню и ее мужа, и те выспренно, заламывая руки, пытаются пояснить зрителю побочный конфликт фильма, который рифмуется с основным. Дескать, детей-то у Фионы нет, да и как им быть, когда она даже не задумывается о том, что без родительской поддержки жизнь ребенка лишена смысла. Ну и не спит с мужем, конечно. Свою героиню Эмма Томпсон, благородная актриса, отыгрывает на пять с плюсом — как будто прямо сейчас не в камеру смотрит, а в зрительный зал. Режиссер даже не пытается использовать выразительные средства кинематографа: никаких эффектов Кулешова, неожиданных ассоциаций, ярких деталей или выразительных углов съемки. Ничего такого, что не заставит «привинчивать» друг к другу идеально разыгранные, но мало связанные между собой проблемы героев.

Такое кино обладает удивительным гипнотическим эффектом — сродни подслушиванию разговора плохо знакомых, но очень интересных тебе людей, а то и подглядывания за ними в зеркало или соседское окно через бинокль. Но здесь все слишком уж по-английски вылизано: ни одной неправильной эмоции, ни единого лишнего движения камеры. Наблюдать за жизнью достопочтенных британских господ чертовски интересно — при условии, что вы готовы представить себе историю, у которой был огромный кинематографический потенциал, разыгранной на сцене лучших лондонских театров. Ассоциация неслучайна: мы будто разглядываем при помощи все того же театрального бинокля идеально выверенную, по нотам разыгранную постановку. И совсем не по-киношному, так, что потом будешь вечно вспоминать, как усмотрел что-то, плохо передаваемое словами — а словно торжественно, с помпой, смотришь с широко закрытыми (от сна) глазами на греческую трагедию с хором и плакальщицами.

Но когда мы идем в кино, хочется видеть не только идеальные декорации, красиво подстаренную Томпсон и академически прекрасного, будто отутюженного Стэнли Туччи. Хочется неожиданных деталей — каких-то мелочей, которые визуально, без проговаривания вслух, подчеркнут надломленный супружеский быт супругов Мэй. Как гитара, что незаметно для зрительского глаза притаилась в койке больного Адама, и которую ему протягивают, чтобы сыграть мелодию на стихи Йейтса. Ведь, в конце концов, это как раз-таки кино о непонимании традиционной буржуазной прослойки высшей знати того, что чувствуют и хотят обычные, не обремененные вопросами высокой морали люди. Для которых вера порой может быть ценнее любого блага, важнее чем стихи Йейтса. Как нечто, что наверняка останется с ними, даже после их смерти. Роман МакЮэна задает непростые вопросы — и не факт, что зритель подберет правильный ответ. Но для того, чтобы этими вопросами задаться, еще предстоит перетерпеть вереницы диалогов слишком красивых артистов в слишком красивых декорациях.