«Пластика — это не про страдание!». Интервью с пластическим хирургом Александром Фадиным
Пластическая хирургия как часть индустрии красоты — довольно молодое в России направление. Александр Фадин, один из лучших хирургов столицы, видел начало его развития и полагает, что сейчас качество операций в Москве намного лучше, чем где-либо в Европе. Еще он уверен, что подтягивать веки для мужчины — совершенно нормальная практика, а лучший пациент — тот, который не верит в чудеса. Time Out поговорил с Александром Фадиным о разнице между психологом и хирургом, о том, больно ли делать блефаропластику, и о жире, который помогает сохранить красоту и молодость.
У вас огромный опыт в пластической хирургии. Насколько она сейчас хороша в России по сравнению с другими странами?
Я начинал в конструктивной хирургии, в клинике термических поражений, следующие 19 лет работал в эстетической. То есть да, я в профессии 24 года — по сути ровно столько, сколько пластическая хирургия в нашей стране существует как специальность, и в том виде, в каком есть сейчас. Она возникла в России в начале нулевых и развивалась невероятно быстро. Тогда нас приезжали учить специалисты из Германии. Теперь континентальная Европа по качеству операций и по их разнообразию находится далеко позади. Я думаю, это произошло в том числе благодаря нашим пациентам: не секрет, что в России люди, идущие на пластическую операцию, невероятно требовательны.
Однако даже требовательные пациенты, насколько я знаю, вас хвалят. А по какому критерию лично вы судите свою работу?
Главный критерий качества моей работы — удовлетворен ли ею пациент. Поэтому еще на стадии приема я определяю, каковы его ожидания и мотивация. Они должны быть адекватными реальности — иначе мне придется в операции отказывать. Нет, даже не так: мне надо попытаться уговорить пациента, что операция ему не нужна, иначе он пойдет искать того, кто сделает абсолютно ненужное.
Тут очень тонкая грань. Одно дело, если человек недоволен, скажем, большими оттопыренными ушами, из-за которых всю жизнь страдает, — со слухом у него проблем нет, но показания к операции есть, они понятны. Другое дело, когда человек приходит с совершенно нормальными ушами, говорит, что они огромные и торчат, доктор, сделайте что-нибудь. Тогда ему показана не хирургия, которая всего лишь меняет анатомию тела. Ему нужен психолог, чтобы лечить дисморфофобию. А я тут ничем не помогу. Более того, мне просто противопоказано брать на операцию такого пациента, поскольку, что бы я ни сделал, он не будет доволен своим новым обликом, как недоволен обликом имеющимся.
Во время пандемии число недовольных увеличилось: люди слишком долго и много смотрели на себя во время рабочих созвонов в зуме. У многих случился рассинхрон с тем, как видишь себя в зеркале, принимая неосознанно удачную позу, и как тебя искажает вот эта крошечная камера. У вас возросло число операций? И много ли среди обратившихся мужчин?
Мы действительно стали больше оперировать после пандемии — преимущественно это женщины, конечно. Однако примерно 10% моих пациентов — мужчины, и я считаю, что это совершенно нормально. Почему мы должны указывать человеку, что ему делать или не делать со своим телом, только на основе половой принадлежности? Я не думаю, что тут надо подчеркивать какие-то различия.
В чем реально женщины и мужчины отличаются, так это в отношении к восстановительному периоду. Женщины, как правило, более исполнительны: им скажешь, чего делать нельзя — и они не будут. Мужчины склонны думать, что доктор перестраховывается, а на самом деле «ну немножечко-то можно». Нельзя! Все рекомендации хирурга во время восстановительного периода нужно выполнять. У меня этих рекомендаций всего-то пять, в конце концов.
«Другое дело, когда человек приходит с совершенно нормальными ушами, говорит, что они огромные и торчат, доктор, сделайте что-нибудь. Тогда ему показана не хирургия, которая всего лишь меняет анатомию тела. Ему нужен психолог, чтобы лечить дисморфофобию. А я тут ничем не помогу. Более того, мне просто противопоказано брать на операцию такого пациента, поскольку, что бы я ни сделал, он не будет доволен своим новым обликом, как недоволен обликом имеющимся».
Надо ли вообще было делать операции всем этим людям? Не секрет же, что современная индустрия продает нам какой-то единый образ вечной молодости, которому все должны соответствовать. Почему нельзя просто принимать себя как есть?
Я тут, пожалуй, отвечу цитатой из Библии: «Тело не больше ли одежд?». Мы заботимся о том, чтобы одеваться красиво и удобно, стараемся, чтобы вокруг нас все было удобно и красиво – поскольку мы себя от этого лучше чувствуем. Так почему нельзя подумать о том, чтобы чувствовать себя хорошо в собственном теле? Если мужчина покупает себе дорогой хороший костюм — почему бы ему заодно себе обвисший подбородок не убрать и мешки под глазами? Да, нельзя заменить красоту души внешней красотой. Нельзя заменить внутренний покой и уверенность чем-то внешним. Однако если человеку для этого внутреннего покоя нужно изменить форму носа, который ему всю жизнь отравляет, то почему надо прикладывать нечеловеческие усилия и пытаться его убедить в том, что на самом деле все не так и нос ему нравится?
И ради этого делать разрезы, терпеть боль…
Да ведь пластическая хирургия — это же не пытка! Я понимаю, откуда это берется: медицина в человеческом представлении замешана на страдании. И все же с развитием разных отраслей науки медицина все дальше отходит от боли: есть новые технологии и новые виды наркоза, которые постоянно совершенствуются. Пластическая хирургия тут не исключение. Есть лишь несколько видов вмешательства, когда пациенту действительно будет какое-то время больно, когда перестанет действовать наркоз, но абсолютное большинство пластических операций болью не сопровождаются. Если раньше у нас пациенты после блефаропластики, например, находились в клинике по три дня, то теперь они в тот же день отправляются домой.
Или вот еще пример из области устаревших стереотипов: жир — это абсолютное зло. Однако сейчас все меньше людей делают липосакцию, потому что без жира человеческое тело просто невозможно. А вот липофилинг, то есть пересадка собственного жира пациента, набирает обороты, поскольку помогает изменить формы тела, сохранить красоту и молодость кожи. Это практика, привезенная к нам из США, абсолютного лидера в области пластической хирургии. Мне очень нравятся такие операции, потому что собственный жир человека — это отличный строительный материал.
Хорошо, допустим, человек решился на пластическую операцию. Как ему выбрать действительно хорошего хирурга, которому не страшно довериться?
Я не могу сказать, как выбрать хорошего хирурга, потому что тут все достаточно очевидно. Однако есть пациенты, которые просто обречены на то, чтобы выбирать врача плохого или, в наихудшем случае, становиться жертвами мошенников. Таких пациентов отличает вера в чудо: они уверены, что можно получить идеальный результат за минимальную цену при кратчайшем периоде восстановления — а лучше, чтобы его и вовсе не было. Хороший хирург их не устроит — им нужен волшебник, который им все это пообещает. Поскольку шансов на исполнение таких обещаний нет никаких, то вы можете себе представить итог: хорошо, если люди лишаются только денег.
В моей практике такое бывает довольно часто: сидит человек, слушает меня внимательно, кивает, а потом спрашивает: «Доктор, а так точно нельзя? А может, мне доплатить просто?». Ему кажется, что я от него прячу какую-то хорошую операцию под столом или в шкафу. Как в магазине, знаете, когда вывеску вешают, что не работает — а точно не работает, совсем-совсем?
Хирургия — это наука, в ней, как и во всем, есть границы реальности. Да, я могу убрать брыли и подтянуть подбородок, могу увеличить или уменьшить грудь. И все же бывает, что пациент хочет невозможного — и тогда хороший хирург ему откажет. Плохой хирург или мошенник не откажет никогда.
«Хирургия — это наука, в ней, как и во всем, есть границы реальности. Да, я могу убрать брыли и подтянуть подбородок, могу увеличить или уменьшить грудь. И все же бывает, что пациент хочет невозможного — и тогда хороший хирург ему откажет. Плохой хирург или мошенник не откажет никогда».
А бывали у вас пациенты, которые приходили как раз после действий мошенников, выдающих себя за врачей? Что надо сделать, чтобы пресечь их деятельность?
Да, конечно, такое было. Ситуации, когда пациенты становятся жертвами людей, которые чуть ли не в подвалах оказывают услуги и обещают моментальные результаты без восстановительного процесса — это в том числе пена быстрого развития. Здесь, я думаю, нужно вмешательство профессионального сообщества: к сожалению, когда такими вещами занимается государство, у него это не очень получается. Оно может, конечно, ввести регулирование, стандартизацию и так далее, но это приведет только к тому, что добропорядочные клиники будут закрываться, а мошенники продолжат работать. Ведь если посмотреть их социальные сети, где они продают свои услуги, то состав налицо: чего стоят только условия, в которых проводятся эти операции. То есть инструменты для борьбы со всем этим у нас есть, просто они не применяются.
Что вам больше всего нравится в работе с пациентами?
Та стадия, когда все подготовительные процедуры мы закончили, сделали операцию — и вот теперь человек проходит восстановительный период, привыкает к своему новому отражению в зеркале. Это самое лучшее время — когда я вижу результат своей работы, как она меняет самоощущение пациента и его восприятие себя.
Что для вас лично красота?
Сложный вопрос. Красота — это же не какой-то единый набор признаков, хотя именно это нам пытается навязывать современный маркетинг. Для меня это образ, который я сочиняю каждому пациенту. Если ко мне придут две подруги с одинаковыми проблемами, то я дам им разные рекомендации, которые будут зависеть от очень многих вещей. Потому что если речь идет, например, о возрастных изменениях, то все стареют по-разному: у кого-то сильно оплывает овал лица, а у кого-то образуются глубокие морщины и мешки под глазами. У пациентов тоже свои представления о красоте, они тоже хотят разного. Так что все очень индивидуально, и мнения ни одного человека, ни десяти ничего не решают.
Вы говорите о пластической хирургии с увлечением — сразу понятно, что вам нравится ваша работа. А какой отдых вы бы назвали лучшим?
Я не трудоголик — для меня жизнь состоит в комфортном чередовании любимой работы и любимого отдыха. Два наилучших способа отдохнуть — чтение и рыбалка. Рыбалка — это вообще самое прекрасное занятие: покой, тишина, красоты природы… С огромным удовольствием вспоминаю последнюю перед коронавирусом рыбалку на архипелаге на севере Норвегии. Это было изумительно. А читать я люблю много и разное, но прежде всего книги по философии: если бы не стал хирургом, точно сейчас с удовольствием преподавал бы эту науку в каком-нибудь небольшом провинциальном институте.
«Красота — это же не какой-то единый набор признаков, хотя именно это нам пытается навязывать современный маркетинг. Для меня это образ, который я сочиняю каждому пациенту. Если ко мне придут две подруги с одинаковыми проблемами, то я дам им разные рекомендации, которые будут зависеть от очень многих вещей (…) У пациентов тоже свои представления о красоте, они тоже хотят разного. Так что все очень индивидуально, и мнения ни одного человека, ни десяти ничего не решают».
В статье использованы фотографии из Instagram-аккаунта Александра Фадина