Несчастье от кареты. Остров любви
О спектакле
В Музыкальном театре поют раритетные оперы, написанные для императриц России и Франции.
Официально история русской оперы начинается с «Жизни за царя» Глинки, написанной в 1839 году и до последнего времени известной как «Иван Сусанин» — именно в этом патриотическом произведении современники узрели начало национального музыкального театра, свободного от влияния Запада.
Но, возвысив Глинку, лучшие критические умы невольно сослали в архив все, что было создано до него, а заодно и композиторов, которые тоже немало потрудились для отечества. И если сейчас имена Фомина, Пашкевича, Березовского мало что говорят современному слушателю, то в эпоху Екатерины II не знать их и созданных ими опусов считалось моветоном.
В Музыкальном театре задним числом решили исправить историческую несправедливость. В парном конферансе — распределенные по двум отделениям — здесь идут одна из самых знаменитых опер XVIII века «Несчастье от кареты» Василия Пашкевича и сочинение его современника Антонио Саккини (тоже, кстати, работавшего в России непродолжительное время) «Остров любви». Первая была поставлена в 1779 году труппой графа Шереметева и впервые сыграна в присутствии Екатерины, вторая же появилась четырьмя годами раньше, и ее рождение также ознаменовалось присутствием августейших особ — короля Людовика XVI и его супруги Марии-Антуанетты.
Режиссер Людмила Налетова не случайно поставила их вместе: несмотря на то, что одна из опер написана русским автором, а вторая — итальянцем, стилистических различий между ними не так уж и много. Герои изъясняются общепринятым в XVIII веке музыкальном языком — он напомнит вам и Моцарта, и Глюка, и французскую сентиментальность с галантностью. Ни один из композиторов не претендует на глобальное исследование человеческой души и музыкальные откровения, но следить за приключениями их героев — Лукьяна и Анюты в сочинении Пашкевича и Фонтальба и Белинды в опусе Саккини — приятно и необременительно. Выслушивать в утомительную московскую жару философские сентенции о любви было бы все равно слишком трудно.