Оратории и кантаты

Клан аутентистов — особая каста музыкантов, которые проповедуют исторически достоверные, аутентичные интерпретации музыки ушедших эпох, стараясь исполнить ее так, как она звучала бы при жизни автора.

Сейчас, конечно, проблематично найти того, кто присутствовал бы на премьере ораторий Телемана или кантат Баха, — но за отсутствием свидетелей аутентисты прибегают к косвенным уликам: трактатам о музыкальной интерпретации, старинным инструментам, подлинным манускриптам.

Казалось бы, стать человеком эпохи барокко — нормальное желание любого грамотного музыканта. Но очень долгое время — вплоть до 60-х годов прошлого века — это желание испытывали лишь единицы. Музыку XVII—XVIII веков исполняли как было удобно — на инструментах, которые были под рукой, в манере, которая была востребована в данный момент. В середине XIX века Бах или Гендель звучали с романтической слезой, к началу ХХ столетия приобрели вагнеровский пафос, а затем и малеровский симфонический размах. Дирижеры упивались звучанием «Мессии» Генделя, исполненной хором в триста душ, не задумываясь о том, что на премьере в 1742 году хористов было от силы человек тридцать.

Последователи аутентичного направления все вернули на круги своя — и выяснилось, что знакомая вроде музыка может звучать совершенно по-другому: очень человечно и трепетно, без пустого сотрясания воздуха. Старинные скрипки и флейты имеют более легкий, полетный звук, а голоса избавляются от утрированной оперной манеры и неумеренной вибрации. Более того, в ход пускаются диковинные инструменты, чьим тембрам нельзя подобрать никакие аналоги и чьи названия сами по себе звучат музыкой: спинет, теорба, гобой да каччья, виоль д’амур, шалмей и гамба.

Тон Коопман, создатель Амстердамского барочного оркестра и хора и один из самых известных и уважаемых персонажей в мире аутентизма, в этом инструментарии разбирается безупречно. Результат его работы не напоминает холодную копию когда-то яркого и живого оригинала — техническая безупречность хористов и оркестрантов, повинующихся каждому жесту Коопмана, оттеняется какой-то невероятной теплотой и эмоциональной открытостью. Сам же дирижер, вставая за пульт, ведет себя с детской непосредственностью: если в музыке вдруг возникает мажорное созвучие, то лицо Коопмана расплывается в детской, наивной улыбке — можно только пожалеть, что слушательская аудитория, к которой маэстро стоит спиной, этого не видит.

Заполучить Коопмана и его команду в Россию оказалось сложно: график оркестра и хора расписан на много лет вперед. Московской филармонии, кажется, повезло: 15 марта в Большом зале Московской консерватории улыбчивый дирижер и его музыканты впервые сыграют для российской публики. В программе два раритета: оратория Георга Филиппа Телемана «Воскресение и Вознесение Иисуса» и Кантата №21 Иоганна Себастьяна Баха.