Распутин

Геликоновцы, а точнее их идейный лидер и художественный руководитель Дмитрий Бертман, всегда славились необычными репертуарными пристрастиями.

В то время как другие театры в десятый раз любовно «переставляют» «Евгения Онегина» или «Травиату», в афише «Геликона» значились «Средство Макропулоса» Яначека, «Диалоги кармелиток» Пуленка или «Лулу» Берга — сплошь репертуарные редкости. Появившаяся пару лет назад «Сибирь» Умберто Джордано — безвестная опера не менее безвестного автора — обозначила вдруг новый тактический ход в художественной стратегии «Геликона»: опера о России, увиденной глазами иностранца. Эту линию продолжает «Распутин», и мало кто удивится, если когда-нибудь за ним последует «Иван IV» Жоржа Бизе, на заре своей многообещающей юности сочинившего знойную экзотическую мелодраму о русском царе, в Европе называемом Ivan The Terrible. «Распутин», сочинение видного американского автора Джея Риза, увидел свет на сцене New York City Opera в 1988 году. То есть примерно тогда, когда Советский Союз уже трещал по швам, в воздухе ощутимо попахивало гласностью, а многие нелицеприятные факты из российской истории — в том числе и о загадочном фаворите семьи последнего русского императора — намеревались стать достоянием широкой общественности.

Учитывая обилие леденящих душу событий в жизни Григория Ефимовича, нетрудно предположить, что из них можно состряпать яркое оперное либретто — а затем не менее ярко перевести его на русский язык (в «Геликоне» над этим трудились сразу два человека). Однако меньше всего сочинение Риза похоже на историческую хронику — достоверности в нем не больше, чем в «Дон Карлосе» Верди или «Юлии Цезаре» Генделя. Зато в полной мере передан дух времени — эдакий российский fine de ciecle, последняя стадия разложения дореволюционного общества, брожения умов и ощущение надвигающейся катастрофы.

Что-что, а все вышеперечисленное в «Геликоне» изображать умеют: одна из авторских ремарок в партитуре, по слухам, следующая: на фоне звучащего в оркестре вальса или фокстрота хору дано лаконичное и ясное указание — «все совокупляются». Во всех своих предыдущих работах хор театра — к слову, один из самых достойных коллективов Москвы — не раз доказывал свою способность адекватно реагировать на указание автора (или режиссера) и при этом прекрасно петь. Но сейчас ему предстоит осилить новую профессиональную планку.

Музыкальный язык Риза не из простых: это крепко настоянная на традициях послевоенного авангарда партитура, в которую, чтобы подчеркнуть дух эпохи, аккуратно вкраплены вышеозначенные вальсы и фокстроты. Солисты — а оперу готовят сразу два состава — вгрызаются в музыкальный материал с упорством фанатиков, и нет сомнений, что автор, собирающийся прилететь на московскую премьеру, будет ими доволен. Хочется только надеяться, что произведение оправдает затраченные на него нечеловеческие усилия — Дмитрий Бертман признал его гениальным, осталось, чтобы с ним согласилась публика.