Нью-Йорк, Нью-Йорк (2008 год)

Театральный режиссер Кейден Котар (Филипп Сеймур Хоффман), депрессивный ипохондрик, от которого тихо сбегает жена, талантливая художница-миниатюристка, получает гигантский грант Макартура. Гений начинает готовиться к постановке спектакля в помещении огромного заброшенного ангара. Кейден смертельно болен всеми болезнями на свете (это, впрочем, не мешает протянуть ему еще четверть века) и потому хочет напоследок забабахать что-то «чистое, крутое, большое и настоящее». Самым настоящим для Кейдена, тем, с чем он сталкивается каждый день, читая некрологи и смотря по телику рекламу средств для проходящих химиотерапию, оказывается смерть, распад, разрушение. И начинается бесконечная канитель репетиций, автобиографических поправок, кастингов и депрессий.

Декорации разрастаются до размеров самого Нью-Йорка, режиссер и его актеры обзаводятся в спектакле своими двойниками, а те в свою очередь — тоже двойниками, которые умирают и заменяются на других двойников (в последней версии спектакля роль Кейдена играет вообще женщина). Попутно Кейден ищет дочь, затерянную где-то в богемных кварталах Берлина, пытается помириться с экс-женой, и все эти новые страницы биографии добавляются в пьесу. Заканчивается все тем же, чем заканчивается все на этой Земле.

Ругать режиссерский дебют сценариста Кауфмана («Адаптация», «Быть Джоном Малковичем») за затянутость — а он безбожно, человеконенавистнически затянут — так же нелепо, как жаловаться на объем «Войны и мира». Поскольку и сам фильм — не развлечение, а нечто «чистое, крутое, большое и настоящее» (тут видна типично кауфманская любовь к игре с отражениями), то, граждане, какие претензии? Если разбить картину на 10-минутные фрагменты, то по отдельности они все окажутся безупречными, невероятно тонкими и умными скетчами. Вместе же все это смотрится точь-в-точь как уставленный всякими хорошими штуками молл — так же депрессивно-циклопически. Два часа бубнежа о том, что мы все умрем, были бы чудовищной пошлостью, если бы за каждым смертельным диагнозом не следовал циничный закадровый комментарий вроде «прошло 14 лет…» или какая-нибудь другая кладбищенская шутка. Впрочем, величие самого Кауфмана вовсе не в попытке создать изящный колосс (этого, судя по всему, никто и не пытался сделать). А в способности заполнить немаленький хронометраж точными и печальными происшествиями, которые кажутся поэтической аллегорией событий любой биографии. За один образ женщины, поселившейся в перманентно горящем доме (буквальная иллюстрация буддийского представления о безрадостном человеческом существовании), Кауфман сам заслужил грант Макартура. Перед нами точно работа гения. Но, увы, литературного.