Счетная машина

Не знаю, каждый ли библиофил оставит в своем книжном шкафу «Голый завтрак», но «Счетная машина», бесспорно, принадлежит к лучшим книгам ХХ века.

Потому что написал ее человек, всю жизнь находившийся под влиянием дурмана, выбравший иллюзию для оправдания собственного существования. А не только творчества, что, собственно говоря, свойственно художнику. Владимир Сорокин, по крайней мере раньше, любил говорить, что писателю нужен хороший заряд патологии. Можно сказать, что патологический заряд Берроуза более чем достаточен. Имея репутацию отчаянного маргинала, джанки и совратителя, застрелив собственную жену и десятки лет проведя в наркологических лечебницах, он при этом сумел прекрасно устроиться на писательском олимпе и на сегодняшний день олицетворяет американскую классику ХХ века наравне с Марком Твеном, Хэмингуэем и горячо им любимым Фрэнсисом Скоттом Фитцджеральдом. Кстати, сильно отодвинув своих соратников Аллена Гинзберга и Джека Керуака, чьи произведения сегодня кажутся немного инертными.

Итак, первый и самый сильный секрет обаяния Берроуза — это его неприкрытый цинизм. «В детстве я хотел быть писателем, потому что писатели богатые и знаменитые… Они болтаются где-нибудь в Сингапуре… курят опиум, вырядившись в желтые эпонжевые костюмы. Нюхают кокаин в Мейфэре, лезут в запретные болота с верным юным туземцем и курят гашиш…» В принципе, это точное и честное определение писательского кредо Берроуза.

Второе. Он был необычайно толерантен. По воспоминаниям современников, ему было все равно, кто перед ним — «убийца, прокаженный или просто безмозглая горилла… главное, чтобы было интересно». А вот те, кто преследовал инакомыслие, зажигали его глаза красным огнем, пробуждали в нем бешенство, и Берроуз превращался в Валерию Новодворскую. Церковь, Рейган, ЦРУ, английская королева, коммунисты, гомофобы, наркологи, надзиратели — с этими ребятами он боролся всю жизнь. И очень изобретательно: «Основная примета говнюка — ему всегда надо быть правым и правильным». Он научился не только выделять этих людей, но и со временем наносить им чувствительные удары. «Вирус правоты присутствует в нашем мире уже давно. И самый верный его союзник — христианская церковь». Его антиклерикальная проза доставала даже папу римского. Тот откликался. А английской королеве досталось от Берроуза больше, чем от «Sex Pistols» и всех панков вместе взятых. Его поражало, что в Англии детей учат «никогда не делать того, что им стыдно было бы делать при королеве».

Третье. Ярость никогда его не захлестывала и позволяла быть тонким и парадоксальным. На протяжении маленького эссе он мог трижды поменять свое мнение, порой шокируя читателя и заставляя его быть нерешительным в принятии решений. Потому что принятие решения — это остановка, а останавливаться, по Берроузу, нельзя. «Да, Моэм — скучный и неинтересный писатель», — говорит он в своем очерке «Проклятие Моэма». Однако именно он сказал: «Хорошо питаться в Англии — значит завтракать три раза в день». И этой фразы, в принципе, достаточно. Для чего? Для того чтобы мы имели в виду, что Моэм жил. А после предсмертной фразы «Ты же не веришь, что в этой жизни можно настолько растерять себя, что под конец ничего не останется» скучный Моэм становится для Берроуза не менее значимым, чем Беккет или автор «Великого Гэтсби».

Четвертое. Берроуз никого не любил. И его проза асексуальна и негуманна. В эссе о Беккете он мимоходом рассуждает о том, как не приживается после трансплантации печень его несчастного сына, вскоре погибшего. Он никогда не вываливает на нас свои страдания, за что ему спасибо. Но мы чувствуем такой камень в каждом слове. «Керуак рассказал мне о том, что я уже знал, а это единственное, о чем можно рассказать другому», — это так характерно для Берроуза.
И, наверное, последнее. Этот человек был весь надежда и безумное любопытство. Он любил перефразированное изречение древнеримского полководца Помпея: «Путешествовать нужно, жить необязательно». Он шел куда как дальше Беккета. Да, «жить надо молча и в одиночку». Да, «последние рубежи для нас закрыты». Но нам необходимо «достичь полной свободы от того, что определяло нас в прошлом». Именно поэтому надо двигаться, даже если движение бесполезно.