Коппелия
О спектакле
Театр Классического балета по-своему рассказывает гофмановскую историю.
Наталья Касаткина и Владимир Василев любят рассказывать истории подробно и вкусно, потому их представления так нравятся детям — в них все понятно.
У Мариуса Петипа, поставившего в позапрошлом веке этот балет на музыку Лео Делиба, повествование начиналось с того, что юноша Франц, первый парень на деревне (а точнее, в галисийском городке), обнаруживал в окошке чужого дома читающую книжку красавицу, которая так ни разу на него и не взглянула, несмотря на все ухищрения героя. То, что девица на самом деле кукла бессловесная, зритель понимал значительно позже, почти одновременно с героем. А у Касаткиной и Василева, что решительно сотворили свою версию «Коппелии» в том же сезоне, когда Большой выпустил реконструкцию спектакля Петипа, первая сцена — это именно сцена изготовления куклы: мастер Коппелиус прилаживает и подвешивает набор конечностей к какой-то вешалке, затем конструкция скрывается от публики, и вдруг — хлоп! — на сцене появляется девушка, на трико которой прорисованы эти самые отдельные руки-ноги и соединяющие их шарниры. Кукла учится ходить, кукла начинает танцевать — и все более походит на человека.
Малышне понравится и то, что на сцене есть их ровесники: совсем мальки, еще явно не попробовавшие учительской балетной палки и потому резвящиеся от души. (Ничего от полных горделивого ужаса выступлений питомцев МАХУ). Мелкий народ пляшет на городском празднике и подчеркивает его удивительно домашний характер — как и супруга бургомистра, так решительно отмечающая торжество, что в конце концов буквально с ног падает. А главная героиня, бойкая девушка Сванильда, решившая отстоять свои права на прежде увлекавшегося ею Франца, как и положено по сюжету, влезает ночью в дом таинственной незнакомки… но, обнаружив, что соперничала с куклой, не потешается над стариком мастером, а вместе с ним разыгрывает Франца, чтоб не заглядывался на других красоток.
Это очень домашний балет. Это очень уютный балет. По мастерской Коппелиуса бродит меланхоличный кентавр, а самозаводящиеся часы размахивают вполне живыми руками и ногами. Величие, жуть и патетические понты императорского балета оставлены где-то за стенами театра — как взрослые оставляют свои опасные игрушки, входя в детскую. Для детей этот спектакль вреден только одним: он создает впечатление, что балет — это очень ласковое занятие. Но развеять это заблуждение, чреватое требованием пустить чадо к балетной палке, можно просто: в следующий раз всего лишь пойти в Большой.