Жажда (2009 год)

Отец Сан-хьон (Сон Кан-хо), не в меру ретивый католический священник из Пусана, устал причащать умирающих в больнице и рвется в настоящий крестовый поход. Случай подворачивается тут же — в Африке испытывают вакцину против новой чумы (чума расистски равнодушна к негроидам и убивает только белых и азиатов). Пережив всех прочих добровольцев, Сан-хьон и сам оказывается в реанимации, но неожиданно воскресает на столе операционной. Вернувшись героем домой, священник обнаруживает, что приобрел не только репутацию святого, но и острый нюх, тонкий слух, умение бегать по стенам и излечивать страждущих наложением рук. А также — чего там мелочиться — жизнь вечную. Но, как говорится, есть нюанс: причащаться Санхьону теперь приходится не сладим вином, а самой настоящей кровью — ее он тайно посасывает у коматозников в больнице.

Дальше популярное религиоведение уступает место социалке, причем коллизия позаимствована режиссером из XIX века: Сан-хьон встречает угнетенную мелкобуржуазной свекровью девушку-сироту, страдающую замужем за идиотом, и, заглушив голос совести, заваливается с ней на матрас. Вскоре разрумянившиеся любовники топят опостылевшего мужа (сцена содержит смешную цитату из Ким Ки-дука), но мертвый имбецил, хлюпая соплями и холодной водой, ежечасно является со дна речного. «Это нервное», — бормочут убийцы, пока призрак прилаживается к ним на кровать.

Только очень начитанные зрители без труда узнают тут «Терезу Ракен», не самый известный роман Эмиля Золя, погребенный под кучей циничных шуток и мелких ошеломляющих деталей, которые, как всегда у Пак Чен-вука, наслаиваются друг на друга со все возрастающей барочной интенсивностью. Это и триллер, и покаяние, и салон интерьеров (кульминационный забой свидетелей происходит в апартаментах стерильной белизны, залитых ослепительным неоновым светом), и мелодрама, и летающий цирк.

То, как Пак Чен-вук читает Новый Завет, может показаться дикой ересью, радикализмом вар-вара, обнаружившего в Священном Писании параллели с людоедскими обычаями. Но все гораздо сложнее — режиссер, который в детстве так усердно посещал воскресную школу, что чуть не загремел в се- минарию, на самом деле снял абсолютно католическое кино, которое одобрил бы и сам Честертон. Сомнения, смерть, воскрешение, проклятие, благодать, самопожертвование тут даны в приложении к обычному человеку, и это, конечно, крутой миссионерский прием. С другой стороны, это все-таки не проповедь, а хоррорлоунада, а сами вампиры — настолько ниверсальная метафора, что ею можно иллюстрировать вообще что угодно. Хоть потерю веры в Иисуса, хоть любовь к Бахусу.