Я

Молодой севастопольский неформал (Артур Смольянинов) является с вещами в дурку, косить от армии. Когда-то в этой же самой больнице содержался (а на самом деле — царил, вынюхивая под «Ласковый май» килограммы белого порошка) легендарный психонавт Румын (Алексей Горбунов) — герой сопротивления даже не советской власти, а реальности как таковой. Этот самый Румын прошел севера, кабаки и «черную», вступил в жесткую конфронтацию с сыном магаданского, кажется, прокурора, был распят ментами на кладбищенском кресте — но не умер. Разгоняя воспоминания, похожие на флешбэки, и галлюцинации, похожие на кино, разваливаясь на куски от инъекций аминазина, сочиняя письма маме и в меру сил участвуя в общественной жизни палаты, герой все ждет и ждет. Не выписки — второго пришествия Румына.

Для тех, кто нашел «Нирвану» (первая работа Игоря Волошина) скорее любопытным экспериментом, чем пижонством, фильм «Я» должен бы стать моментом истины, разъяснением, проливающим свет на разные стороны творчества этого неординарного, ни на кого не похожего режиссера. Во-первых, всем давно хотелось узнать, кто такой этот Волошин (кино-то автобиографическое). Может ли он снять историю с началом, серединой и концом? («Нирвана» была бесконечной костюмированной каруселью вокруг Исаакиевского; а злосчастный фильм «Олимпус Инферно», заказанный Волошину государством и испортивший его репутацию среди самой свободолюбивой части киносообщества, оказался настолько несмотрибельной халтурой, что никто, кажется, так и не смог узнать, есть ли у него середина.)

Вопросов много, ответ один: Волошин — совсем не рассказчик, а классический визионер, со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. «Я» не поучает зрителя, никуда его не ведет и ничего ему не предлагает, кроме увлекательного путешествия назад во времени. Для выбранной темы — хроники «кислотного теста» длиною в юность — такое недеяние, наверное, самый правильный подход. Психоделические революции всегда кончаются ничем и ничему не учат, выбивание дверей восприятия — процесс, в общем-то, самоценный, не ориентированный на результат. Так же и фильм: вместо повествования тут — цепь интересных случаев с препаратами, засевшие в мозгу режиссера воспоминания, которые прокручиваются на экране с удесятеренной яркостью и интенсивностью. Запряженная тройкой старенькая «Победа» мчится по весенней тундре. Вспышка. Румын, окруженный смеющимися девушками в золотом, открывает свой волшебный зонтик Оле Лукойе и осыпает город дождем галлюциногенов, эйфоретиков и стимуляторов. Вспышка. Пес волочит по ночной улице распятого на доске героя. Вспышка.

Это не реализм — таким мало кто был, но много кто себя таким воображал. При этом каждый, кого обожгла своим хвостом жар-птица 90-х, согласится, что все именно так и было. Бои у Белого дома, выступления голодных шахтеров со старушками, студенческие волнения на Красной площади — это скучно, не важно, не главное. Главное — великая иллюзия того, что стоит постучать посильнее — и нам откроется радостная и освобождающая правда обо всем, что с нас все только начинается, что впереди только радость. Этим вдохновляющим наваждением, смешанным с легкой грустью по павшим на неведомом фронте товарищам, «Я» щедро делится с теми, кто не успел или не застал. Вопрос о возможных культурных влияниях снимается сам собой — видно же, что человек сам плавал по жидкому небу.