Предбанник

Предбанником в театре называется курилка за сценой — такое универсальное место для сплетен и разговоров об искусстве, в котором артисты проводят едва не половину своего рабочего времени. В одноименном спектакле один из персонажей Юрского, политтехнолог Туапсинский, всю дорогу пьет коньяк, а второй — скромный артист дядя Боря — в финале умирает от сердечного криза.

Вы играете на сцене «Под крышей» — она сильно отличается от обычной?
Сильно, и в худшую сторону. Актер должен быть выше, чем зритель, мольеровский театр для меня же предпочтительнее. Этот зал — для экспериментов. На большой сцене мы не играем, потому что рискуем не собрать 1200 человек.

Пьеса «Предбанник» имеет прямое отношение к закулисной жизни театра?
Нет, только к нашему сознанию. Это не приподнимание юбки, а фантазия на тему.

Вам самому понравился результат?
Он мне радостен, потому что это воплощение. При первом чтении пьеса была непонятна — мы даже специально написали: “Путаница в двух действиях». Но чтение в лицах доказало ее жизненность.

Как удается быть актером и режиссером в одном лице?
Путем воображения. Представляю себе, что сижу в зрительном зале и вижу то, что происходит на сцене. Это, конечно, требует определенного навыка, но я тренируюсь уже тридцать лет. Если честно, мне было бы легче быть только актером, но не нахожу себе замены.

Вы в спектакле так иронически прошлись по нынешней жизни и театру.
Ну, если у вас возвышенное отношение к современной сцене, и я вас обидел — извините! У меня — ироническое.

Актеров сами отбирали?
О да! Не отбирал, а собирал — и очень долго, потому что этот спектакль при кажущейся легкости очень трудно играть. У нас белых ниток не видно, но сам пиджак сшит по сложным лекалам. Никого нельзя заменить — если что, не дай бог, случится, придется просто отменять.

Читаете новые пьесы?
Да, и очень много.

Как к ним относитесь?
Я думаю, сейчас не время для обзора нынешнего состояния драматургии. Мне неоднократно доводилось быть председателем жюри конкурсов современной пьесы, и я могу сказать одно: ее стало много. Пишет не только вся Россия, но и вся наша диаспора. И попадаются очень серьезные, профессиональные вещи.

Вы вот Сталина играете, а сейчас — смерть артиста в финале. Рискованные вещи?
Граница жизни и уход — это вообще дело театра и поэзии. Я много играл смерть, в том числе и смерть артиста — булгаковского Мольера, шекспировского Генриха IV и многих других. Если вы заметили, дело не в умирании, а в том пустом месте, которое остается после ухода человека. Вот тут горечь великая.