Шаг за черту

Интересно, как бы сложилась жизнь Салмана Рушди (я имею в виду творческую жизнь), если бы аятолла Хомейни не приговорил его к смерти за «Сатанинские стихи».

В свое время после суда над «тунеядцем» Иосифом Бродским Ахматова сказала: «Они сделали Рыжему карьеру». Она знала, о чем говорила. Каждый поэт рождается отверженным, чудаковатым, сейчас бы сказали — фриковатым. И только реальность может укрепить его в собственном предназначении. Или наоборот — максимально расслабить. Салман Рушди жил под угрозой реального уничтожения. Он переезжал из страны в страну под чужим именем, скрывая адреса от близких и родственников. Как вы понимаете, это не совсем нормальная жизнь. И то, что Рушди был в истерике, видно из его «Записок чумных лет», опубликованных в этой книге эссе. Страх подгонял его. И ему ничего не оставалось, как утвердиться в собственной отверженности, встать в стойку и наносить ответные удары. Но какими они у него получились! Как бы вы ни относились к «Сатанинским стихам» (если вам, конечно, удалось их прочесть), нельзя не признать, что до них был один Рушди, после — другой.

И если значение этого романа в том, чтобы вызвать ярость Хомейни, то этого вполне достаточно. «Дети полуночи» и «Стыд» — великолепные романы, общепризнанные. Здесь Рушди выступает таким здоровым индийским Маркесом. Но только после приговора к смерти он задергался не на шутку. И мы получили «Последний вздох мавра» и «Клоуна Шалимара» — два великих романа рубежа веков. Они написаны не просто гениальным писателем, но человеком, загнанным в угол, сумевшим увидеть, что несправедливость гораздо весомее и реальнее, чем торжество здравого смысла. Где боль — это перманентное состояние то ли в сердце, то ли в височной кости. Я помню, когда в нашей стране хотели внедрить в школьную программу «Закон Божий», мы постоянно спорили об этом абсурде. Моя коллега с уверенным видом сказала: «Но на этой территории всегда жил народ, исповедующий православие. Значит, ОНИ вправе вводить основы православия в школы». Я попался на крючок и начал спорить, подсчитывая проценты мусульман, оставшихся евреев и количество атеистов… Какая чушь! Перефразируя Рушди, можно сказать, что правда — это всегда достояние меньшинства. И если существует хотя бы несколько тысяч человек, которые отчаянно против «Закона Божьего» в светских школах, то к ним стоит прислушаться и прийти к соглашению, которое устроит всех.

Вот этим и интересна первая часть книги Рушди «Шаг за черту». Это вопль сильнее гинзберговского: «Обратите внимание на чудаков. Отстаньте от нас. Дайте человеку возможность жить так, как он считает нужным». И в этом нет горьковского сюсюкающего гуманизма. Рушди знает цену человеческой природе и понимает, что она невысока. Но какой бы она ни была, менять ее, манипулировать ею — дело бесполезное и грязное. «Настоящая литература, — пишет Рушди, — исходит из того, что у нации границ нет. Писатели, которые эти границы оберегают, не писатели, пограничники». Рушди с брезгливостью проходится по Лимонову, некогда великому индивидуалисту, автору «Это я, Эдичка!», за его «отвратительное вмешательство в войну на территории бывшей Югославии». Для Рушди нация без границ и патриотизма — не плод фантазии, а закономерный итог культурного развития.

В блестящем «Выступлении на выпускной церемонии в Бард-колледже» Рушди с присущей ему самоиронией вспоминает, что в день окончания Кембриджа его заставили переодеть ботинки, заплатить за причиненный ущерб (шутник-однокурсник забрызгал соевым соусом комнату писателя) и по традиции встать перед ректором на колени, получая диплом из его рук. «Сегодня я с некоторым ужасом вспоминаю свою пассивность — хотя мне решительно не приходит в голову, как еще я мог поступить, — пишет Рушди. — Я мог бы не платить, не менять ботинки, не преклонять колена и не просить у ректора милости. Но я предпочел подчиниться и в результате получил диплом. С тех пор я стал упрямее…» Теперь Рушди, копаясь в своей памяти, приходит к совсем другим вариантам своего поведения. Но случилось бы это без участия в его судьбе аятоллы Хомейни? Кто знает…

А вот наставления Рушди выпускникам колледжа: «В грядущие годы вам придется вступить в бой со всевозможными богами, большими и малыми, облеченными плотью и властью, все они будут требовать поклонения и повиновения, станут влезать со своими ограничениями и своим контролем в ваши мысли и вашу судьбу. Не повинуйтесь им — таков мой вам совет. Задирайте носы, показывайте им фигу. Ибо, как известно из мифов, именно через неповиновение богам люди отчетливее всего выражают свою человеческую сущность». Мне было любопытно сравнить эту речь с выступлением Иосифа Бродского перед выпускниками Дармутского колледжа. Та блистательная речь была о тоске, о покорности, о растворении, об умении найти в памяти правильные точки для опоры. Ни слова юмора, ни слова радости. Только внутреннее напряжение и преодоление.

Рушди легок и подвижен, жизнерадостен, открыт и весел. В самом начале лекции он извиняется, что, например, в Лонг-Айлендский университет на выпускную церемонию в качестве почетного гостя пригласили лягушонка Кермита из «Маппет-шоу»: «Простите меня, дорогие выпускники Бард-колледжа, я не такой забавный, как лягушонок. У меня, правда, есть друг — редактор, который работал над книгой для стремящихся к самосовершенствованию “Мисс Пигги: учебник жизни”. Я спросил его, как сотрудничать с такой звездой. И он ответил: “Салман, свинья была божественна”». Уважаемые читатели! Книга статей Рушди очень разная и неоднородная по наполнению. Здесь много всего: и Боно, и Артур Миллер, и мысли о Востоке и Западе. Но, наверно, самое главное, что чтение этой книги — настоящее большое путешествие, которое «…творит нас. Мы сами становимся границами, которые пересекаем».