«В арбузном сахаре» и «Собрание Эдны Уэбстер»

Говорят, что в одной из частных бесед Буковски объяснил, почему он не любит Бротигана: «Есть примитивное искусство, а есть псевдопримитивное искусство, в этом случае все это глупость и скукота». Действительно ли все это произнес Буковски о Бротигане? Никто сейчас не узнает. Потому что оба гиганта мертвы. Но, на мой взгляд, один алкоголик мог вполне завидовать другому. Буковски рос, развивался и пил, когда буквально вся страна погрузилась в молитвы по Бротигану. Буковски тем временем лежал в отключке. Когда же мир переключился на Буковски, то уже Бротиган не просыхал. Оба после смерти попали в воображаемую вавилонскую библиотеку, где только одно присутствие подразумевает статус классика. Итак, милейшая Эдна Уэбстер, американская домохозяйка, чей сын был другом молодого писателя, позвонила сведенными подагрой пальцами исследователю творчества Бротигана и сказала: «У меня есть кое-что для вас». Это были рукописи, которые Бротиган оставил матери своего приятеля с напутствием: «Храните их, и когда-нибудь вы разбогатеете».

И вот перед нами на русском сборник довольно-таки банальных парадоксов. Банальность, как ни странно, присуща молодости. Например: «Когда любовь и смерть целуются, получается человек», или: «А кастрированным мужчинам когда-нибудь снятся женщины?», или вот, мое любимое: «А это незаконно — есть мороженое в аду?». Мимо всего этого можно было бы пройти, если бы эти маленькие поэтические парадоксы (которые, кстати, в нашей стране в эти же примерно годы изобретали поэты Игорь Холин и Генрих Сапгир, увы, почти забытые.) не выросли в три почти гениальных романа — «Генерал Конфедерации из Биг-Сура», «В арбузном сахаре», «И ветер не уносит прочь». Возвращаясь к замечанию Буковски по поводу стиля Бротигана, в очередной раз понимаешь, насколько Бук был пронзительным провидцем и умел давать точные оценки. Но в этом конкретном случае я бы все-таки поменял минус на плюс.

Если бы художнику Пиросмани вкатили бы мощную смесь из ЛСД и кокаина — что бы он смог нарисовать? А теперь представьте, это не художник, а писатель. Вот грубая попытка представить вам стиль Бротигана, если вы еще с ним не успели познакомиться. В жизни он был дебошир. И, видимо, не блистал особым умом. В том понимании ума, как его видят окружающие. Бротиган не умел придумывать теоретические статьи, его литературные вкусы оставляли желать лучшего, а в бытовых ситуациях он был бессмысленным и несуразным. Шестидесятые в Калифорнии буквально выбросили обычного американского мальчика из почти люмпенской семьи и предоставили ему возможность расширять сознание. Вот это последнее и стало главной отправной точкой для хулителей творчества писателя в семидесятые — восьмидесятые годы. Типа что кроме расширения сознания ничего и не существовало. Талант Бротигана — фикция. Известно, что Америка приняла мощную культурную инъекцию в шестидесятые. Ее разумные законы позволили людям продвинуться чуть дальше в изучении себя и понятия свободы. И пусть эти знания в финале оказались достаточно горькими. А каким еще может быть итог познания?

Когда наступили девяностые и интерес к психоделикам, особенно в России, в Москве, в центре Садового кольца, возник с непреодолимой силой — Бротиган появился здесь буквально сразу. В самиздате. Поначалу пугались его бессистемности, но с течением времени ты начинаешь понимать, что неумение держать сюжет в одном кулаке — это цена, которую платит писатель за собственную честность и пронзительность. Я не знаю, кто бы еще так писал о любви: о зачатке отношений, о расставании. Может быть, Стендаль, Пруст? В безумном Бротигане столько понимания и толерантности, что даже боль выглядит у него по-даосски привлекательной. Каждый раз, столкнувшись с предательством любимых людей, герой, альтер эго Бротигана, учился не корчить из себя обиженного мальчика. И в то же время у него не получалось быть цинично-мудрым, как в книгах того же Буковски. Его истории прозрачны и легки, как мыльные пузыри, которые поднимаются в небо, удивляясь своему неожиданному путешествию. Эта детскость и наивность не может не притягивать. Учитывая акселерацию подрастающего поколения, я рекомендовал бы родителям познакомить своих детей 7—11 лет с книгой «В арбузном сахаре». Как когда-то мои родители подарили мне «Маленького принца» Экзюпери. Сейчас он смотрится немного архаично А вот «В арбузном сахаре» — в самый раз. Понятие эфемерности дружбы, любви и даже смерти нигде не решается так просто и точно.

У Бротигана есть такой рассказ — «Как-то раз в 1939 году». Маленький, на две странички. Он о четырехлетней дочке писателя, которая все время просит папу рассказать одну и ту же историю. И он рассказывает: «Однажды, когда я был еще маленьким — не больше тебя, — мои родители отправились на пикник и взяли меня с собой. Поехали мы туда в нашем старом автомобиле, и по дороге нам повстречался олень. Так мы доехали до лужайки, на которой в тени деревьев еще лежал снег… Лужайка вся заросла полевыми цветами, очень красивыми, а посредине среди цветов торчала огромная скала, и твой папа подошел, увидел в ней отверстие и заглянул в него. Внутри скалы было углубление размером с небольшую комнатку. Твой папа залез туда и глядел через отверстие на голубое небо и полевые цветы. Скала очень понравилась твоему папе. И он просидел в ней весь день, представляя, что это его дом. Затем он стал собирать камни и складывать их внутри: они были его мебелью, плитой и посудой, и он стал готовить себе на обед полевые цветы. Вот и вся история». В финале Бротиган цепляется за одну деталь. Хотя, собственно говоря, возможно, это главная мысль. Однако писатель не признает главенство мысли, только эмоции. Вышецитируемая история так нравится дочке Бротигана, что она «подобно Христофору Колумбу, открывает своего отца. Когда тот еще был таким же маленьким, как она». Вот и мы должны так читать эти тексты. Как дети. И чертовски жалко, что он взял ружье и разнес себе голову. Ну а что еще ждать от мыльного пузыря? Когда он взлетает в небо, ему придется в конце концов лопнуть.