Кроличья нора (2010 год)

Бекка (Николь Кидман) и Хоуи Корбетт (Аарон Экхарт) — пара блондинов среднего возраста, погруженных в затянувшееся нервное оцепенение: несколько месяцев назад глупый несчастный случай на дороге унес жизнь их единственного сына. Корбетты стараются печалиться изо всех сил — вежливо отказываются от приглашений в гости, сдувают пылинки с детских вещей и рисунков, Бекка депрессивно копается в саду и с остервенением стряпает безупречные пироги, Хоуи по вечерам смотрит не «Доктора Хауса», а семейную хронику детских праздников. Для порядка супруги ходят в секцию групповой психотерапии; при виде других, еще более безумных родителей им становится смешнее, но не легче.

Не совсем понятно, что может увлечь здорового человека в этой размеренной панораме вселенской скорби, — но пьеса Дэвида Линдси-Эбейра, по которой снят фильм Митчелла, получила Пулитцеровскую премию, так что вроде бы мы имеем дело с образцом глубокого психологизма. В фильме никакой особенной психологии, правда, не наблюдается: мы видим симптомы, но не понимаем настоящих механизмов бурлящего в голове у героев ада. Попытка сценаристов поговорить на отвлеченные темы выглядит, скорее, метафизической болтовней — сквозной мотив множества альтернативных реальностей, связанных друг с другом заглавными «кроличьими норами», не вяжется с ежеминутной констатацией печального факта: все, что случается с людьми, необратимо. Кидман эффектно исполняет роль чокнутой домохозяйки, Экхарт же страдает, скорее, на автомате (не так давно он выступал примерно в таком же амплуа в мелодраме «Любовь случается»), все вместе смотрится довольно непристойно. Режиссер Джон Кэмерон Митчелл раньше снимал только про веселое — приключения панк-рок-транс-дивы и хроники свингер-клуба («Клуб Шортбас») — и, похоже, просто не успел перестроиться. Наверное, именно поэтому душевные терзания героев показаны тут с каким-то извращенным, почти сладострастным смакованием (даром что на все попытки Экхарта заняться с ней сексом Кидман отвечает феерической истерикой), а единственная запоминающаяся сцена этой горе-драмы — совершенно апатовский фарс, разыгранный героями в состоянии глубокой каннабинольной интоксикации, разумеется.