Планка

Когда Евгений Гришковец появился в Москве со своим "Как я съел собаку", никто не знал, как назвать ту форму, которую он использовал в своих моноспектаклях. Поначалу зазвучали расплывчатые "новый сентиментализм" и "новая искренность", но ключевым словом здесь было прилагательное "новый", а не приблизительные определения. Когда же у публики и критики прошел первый шок, стала очевидной близость кемеровского драматурга к классическим образцам русской литературы — собственно, родство с традицией и отличает настоящее новаторство от конъюнктурного жульничества.

Стоило Гришковцу обратиться к жанру рассказа, как в его текстах стали проступать лучшие черты русской психологической прозы. "Погода была такая, что ни в чем нельзя быть уверенным", — так мог бы начать свой мини-роман Чехов. "Двоих сняли с поезда в Комсомольске-на-Амуре, одного с сильной температурой, другого из-за попытки украсть что-то на вокзале в Комсомольске-на-Амуре", — в этом нарочитом повторе чувствуется не столько опыт театральных монологов самого Гришковца, сколько наследие Михаила Зощенко с его рассказчиком-обывателем. "Андрей думал, вспоминал, но чувствовал, что делает это именно с усилием. Он понял, что его чувства уже не управляемы, они как бы не его", — не сразу сообразишь, что речь идет не о князе Андрее Болконском, а просто о современном горожанине, который хоронит свою собаку. Это, кстати, еще одна характерная черта автора, сближающая его с классиками: герои его новелл — не новомодные бандиты, нувориши или экстремалы, а обычные люди — в меру обеспеченные, в меру порядочные и неглупые, в меру подверженные порокам и слабостям; обычный средний класс. Похоже, в лице Гришковца он обрел свой голос.