Наплывы времени. История жизни

Один мой школьный друг (ныне известный московский персонаж) любил повторять: «Понимаешь, есть такие лица, им сразу хочется дать щелбан и послать куда подальше». Перефразируя его, скажу: «Есть такие лица — увидишь и сразу понимаешь: так должен выглядеть интеллигент, писатель, и хочется сразу ему поверить». Потому что кому еще верить?
Именно так у меня случился роман с Артуром Миллером. Сначала возникло тонкое умное лицо со слегка прищуренными глазами и ироничной улыбкой — лицо, от которого нельзя оторваться. Потом — факты биографии: жесткое принципиальное поведение в эпоху маккартизма (облегченный американский аналог сталинских репрессий), когда Миллер отказался кого-либо «сдавать», и, конечно, женитьба на Мэрилин Монро. Более странный союз трудно было представить.
Потом я прочел две пьесы: «Смерть коммивояжера» и «Случай в Виши», а также роман «Фокус». И оказался в затруднительном положении. Не то чтобы литература Артура Миллера как-то контрастировала с его уди- вительным лицом — наоборот, она очень даже соответствовала ему. И это немного прибивает. Как-то покойный великий ученый Сергей Аверинцев, читая лекцию о Мандельштаме, заметил, что его стихотворение о Сталине (про жирные пальцы), с точки зрения искусства, достаточно спорного качества, но как акт человеческого подвига оно не подлежит филологическому анализу. А что бы сказал Аверинцев, если бы Мандельштам писал только такого типа стихотворения? Может ли существовать голая нравственность в упаковке из хорошего вкуса и добротного стиля? Именно таков Артур Миллер. Его произведения старомодны. Вообще кажется, что после Толстого и Достоевского не было ни Кафки, ни Джойса, ни Пруста, ни Дос Пассоса, ни Томаса Вулфа — сразу Миллер. Всеми своими творческими ухищрениями Артур Миллер пытался защитить достоинство, интеллигентность, честность как главные составляющие человеческого характера. Поэтому так интересны его мемуары. В некотором смысле воспоминания — это всегда проверка на вшивость. Так как слишком часто человек с высокими моральными ценностями оказывается стопроцентным ханжой. Или мы хотим его таким видеть, так как человек с высокими нравственными критериями — слишком неправдоподобная вещь даже для середины ХХ века. «Наплывы времени» крайне любопытны для анализа. В них интересно не то, о чем Миллер вспоминает, а то, скорее, о чем он умалчивает. Лучший друг писателя режиссер Элиа Казан вынужден на американской комиссии назвать несколько имен и рассказать об их симпатии к коммунизму.
Этого достаточно, чтобы большая дружба была разорвана. Конечно же, по инициативе Миллера. Или съемки Монро у Джона Хьюстона в фильме «Неприкаянные» по сценарию Миллера. Страшный кризис на съемочной площадке, в общем-то, приведший актрису к самоубийству. Мог ли что-то Миллер здесь сделать? Или его резкая критика Эзры Паунда, за которого заступились все мощнейшие интеллектуалы. Для Миллера — он пособник фашизма, призывавшего уничтожать евреев. И этого для него достаточно, чтобы перечеркнуть несомненный поэтический дар человека, содержащегося в тот момент в тюрьме. Обо всем этом — несколько неэмоциональных абзацев. А хотелось бы…
Миллер жил долго. И то, с чем ему пришлось столкнуться в конце, перечеркнуло нечто важное из начала. Но он был сухой и педантичный человек, умело разложивший свои произведения на четкие и последовательные абзацы. ХХ век продемонстрировал торжество имморальности. Моральные принципы показали свою неспособность найти решения в целом ряде запутанных вопросов межличностного общения. И часто люди, руководствовавшиеся самыми высокими принципами, не могли помочь самым близким — тем, кому эта помощь была просто необходима. Такое было время. Думали о гигантском, все остальное оценивая как мелочность и пошлость. И понятно, почему Миллер относился со скепсисом к Хемингуэю и Норману Мейлеру. Неважные дороги и ненужные тропинки. Миллеру интересны были шоссе и хайвеи. И он до последних страниц отстаивает свою позицию неприкаянного гуманиста: «Всегда можно желать большего, чем то, что есть… добиться большего можно, только если не думать о тратах. Воистину — ничему нет конца». Интересно, об этом ли думал Миллер, склонившись над гробом Мэрилин Монро? И потому ли построил свои мемуары как цепь скрытых извинений?