Счастье мое (2010 год)

По безымянной лесополосе трясется в газике простодушный дальнобой (Виктор Немец), везет мешки с мукой из ниоткуда в никуда. Из магнитолы бренчат три аккорда «Голубых беретов», за окном проносится родина-уродина, на первом же посту лютуют нелюди-гаишники («Ну вот ты и приехал»). Оборотни из ДПС оказываются, впрочем, лишь привратниками того ада, что ждет несчастного дальнобоя впереди и преддверный холодок которого чувствуют, кажется, все встречные — от малолетней проститутки-заплечницы до старика-попутчика. Вот даже и камера упрямо глядит шоферу в окантованный затылок, словно ожидая как по тому скоро шандарахнут — накрепко, до беспамятства.

«Гнилые там места», — напутствует героя, отправляя его на объездную одноколейку, юная шалава; и надо понимать, в виду имеется вся здешняя земля, извечный русский пейзаж, пожирающий и обезличивающий слишком рьяно (или слишком человечно) рвущего по нему персонажа. Тезис этот иллюстрирует еще и пара вставных новелл времен Великой Отечественной — что в свою очередь, видимо, значит: так было и будет всегда. Дебютирующий в игровом кино признанный документалист Лозница — не первый, кто берется за тему проклятой сущности земли русской (вспоминаются и «Четыре», и «Юрьев день»), но, кажется, первый, кто проявления этой сущности снимает с настолько холодной, даже безжалостной отстраненностью. Полное отсутствие какой бы то ни было надежды, тесанные топором лица, программный предфинальный монолог «Не суйся» — камера румына Олега Муту (здесь куда более статичная, чем в недавнем «В субботу» Миндадзе) запечатлевает коллизии и реалии, знакомые каждому из живущих на этой территории, чередованием нарочито безэмоциональных средних планов, пока сюжет движется от одного удара судьбы к другому.

То, что Лозница очень умелый, потрясающе точно фиксирующий действительность режиссер, было понятно еще по его документальным работам, после «Счастья» стало ясно, что эти качества не потерялись и при переходе в кино игровое — в его изображении посконной глубинки нет ни упоения местными фантазмами Хржановского, ни сайлент-хилловского привирания Серебренникова. Проблема «Счастья» в другом, и особенно заметна она в сопоставлении с еще одним фильмом, показавшим обыденный ужас отечественного бытия, — «Грузом 200» (который отечественная критика, посмотрев кино Лозницы, поминала в первую очередь — причем часто не в пользу фильма Балабанова). Персонажи Лозницы оказываются наименее правдоподобными как раз тогда, когда ими движет хтонь, подлое биение проклятых почв Нечерноземья. Сравните с Балабановым, героев которого на зверства толкала беспредельная, всесокрушающая жажда любви, — и решите сами, кто тут ближе к истине.