Чайка

А как любопытно все начинается… В каком-то казенном совковом помещении свалена старая добротная дубовая мебель (сценография Ларисы Ломакиной), которую новые обитатели не умеют использовать по назначению. В письменном столе хранят старые ботинки, например. Юная школьница Маша (Яна Сексте) в коротенькой форме устраивает через нее стремный паркур, кокетничая с молодым учителем Медведенко (Алексей Камашко). Изображает взрослую: неумело закуривает, неумело пьет водку из горла. Учитель не поддерживает, но оторваться от девчонки не может. Причем тут Чехов и его «Чайка»? Да неважно! Не хватало еще за занавесом с символом чеховской птицы чинно играть иллюстрации к хрестоматии.

Однако придуманная режиссером Константином Богомоловым поначалу история никакого продолжения не имеет. Очень скоро действие входит в привычную колею: Маша уже в следующей сцене безнадежно любит Треплева, Треплев — Нину, Нина — Тригорина и т. д. Только все они — бездарны, пошлы, завидуют друг другу и пьют запоем. Собственно, то, как они напиваются, и становится предметом бесконечных актерских этюдов, растянувшихся на целый спектакль. И хорошие все вроде артисты: Константин Хабенский (Тригорин), Сергей Сосновский (Сорин), Павел Ворожцов (Треплев), а как первокурсники с усердием наяривают «наблюдения» на заданную тему: икания, шатания, сопения… Глаз отдыхает на редких «тверезых» персонажах: на несуетном докторе Дорне (Олег Табаков), с усталой и грустной усмешкой наблюдающем все происходящее, или на Медведенко-Камашко, который пытается это «происходящее» не замечать вовсе, нацепив наушники и старательно зубря французский. Но они — персонажи второстепенные.

Драму главных героев понять можно — запьешь тут, если не только бездарь, но еще и импотент, а вокруг все время суетятся бабы, жаждущие славы и секса. Но и зрителям несладко наблюдать пьяную возню этих ничтожеств, по какому-то недоразумению проговаривающих чеховский текст. Не их это слова. И на время — советское, досоветское или послесоветское — им наплевать. И «старые» или «новые» формы в искусстве волнуют их в последнюю очередь. Если некая Нина Заречная устало взгромождается на стол перед неким Костей Треплевым, безразлично стягивает трусы и раздвигает ноги, а тот в панике хватается за журнал, то важно ли, что она — актриса, а он — писатель. Их проблемы решаются виагрой, а не разговорами о творчестве.

Очередное признание режиссера Константина Богомолова в нелюбви к людям получилось довольно многословным и малозанимательным.