Меланхолия (2011 год)

Программа Каннского фестиваля в этом году порадовала выдержанностью темы: раз уж есть фильм о начале начал («Древо жизни»), то должен быть и фильм о конце концов. Правда, для режиссера «Меланхолии» фестиваль закончился до объявления победителей: фон Триер был с позором изгнан после того, как, обсуждая на пресс-конференции эстетику немецкого романтизма, разразился длительной тирадой на темы фашизма, симпатий к господину Шпееру и окончательного решения «журналистского вопроса». Фильм при этом великодушно оставили в программе: очевидно, чтобы заполнить квоту на апокалипсис. Эсхатологическими мотивами сейчас никого не удивишь, но фон Триер предъявил, что называется, ноу-хау: гибель планеты под аккомпанемент «Тристана и Изольды» у него происходит сразу, чуть ли не на открывающих титрах. Показав нам конец света, датчанин изображает коллапс, с ним тесно связанный: младшая дочь почтенного семейства Жюстина (Кирстен Данст) выходит замуж. То, что дело это гиблое, становится понятно, еще когда белоснежный свадебный лимузин безнадежно вязнет на раздолбанной сельской дороге. Застолье тоже получится странным: герои фон Триера ведут себя на приеме примерно так же, как он на пресс-конференции: каждому явно не терпится нарушить максимальное количество табу. Отец жениха, он же начальник рекламщицы-невесты, вместо поздравления почему-то требует от нее слоган. Мать (Шарлотта Рэмплинг) на просьбу выйти к столу отвечает: «Так как я не присутствовала при первом оргазме Жюстины, могу и на обед опоздать с легкостью». Начинает чудить и сама невеста, поначалу являющая образец холодности и отрешенности: апофеозом праздника становится измена мужу на поле для гольфа. Правда, даже такой циничный поступок не приносит героине удовлетворения. Жюстина жаждет смерти всего сущего — и к Земле, словно по ее просьбе, тем временем приближается планета Меланхолия. «Меланхолия» не была бы фильмом фон Триера, если бы вписывалась в какую-либо однозначную трактовку. Это и фильм-катастрофа, и пародия на него, и детская игра в смерть из серии «вот умру, меня похоронят, все родственники соберутся», и более всего — метафора страха смерти, смешанного со стыдом за жизнь. Удивительным образом апокалипсис фон Триера оставляет исключительно светлые ощущения. Возможно, все дело в насыщенном, глянцевом визуальном ряде: глядя на Шарлотту Генсбур, утопающую в поляне для гольфа, как в реке, не верится, что все это может вот так просто исчезнуть. А может, причина в том, что с помощью несчастной невротички Жюстины фон Триер привел начатую еще в фильме «Рассекая волны» борьбу индивидуума с мирозданием к полной и безоговорочной победе первого: доска чиста, следов мела не осталось, все умерли, а я остался. Можно браться за новый рисунок.