Идоменей

Собратья по перу всегда любили указывать друг другу на недостатки: достаточно вспомнить, как Балакирев заставлял Чайковского по два-три раза переделывать его опусы, Римский-Корсаков «улучшал» Мусоргского, а Мясковский в переписке с Прокофьевым подробно разбирал недостатки и достоинства его новых сочинений. Впрочем, когда такой диалог между композиторами велся через поколения (например, творцы XIX столетия редактировали музыку своих предков), а то и через несколько поколений, то такая «работа над ошибками» приобретала характер художественного жеста, и самый идеальный пример — моцартовский «Идоменей», переработанный Рихардом Штраусом.

Не то чтобы младший венский гений был недоволен ранним шедевром старшего — но ему показалось весьма уместным отформатировать ранний классический опус в духе своего времени, беспокойного десятилетия 1930-х. Соответственно, ревизии подверглась не только музыкальная составляющая (Штраус сократил партитуру, но при этом дописал свои эпизоды, переоркестровал отдельные номера), но и либретто, в котором личная трагедия героя (за благополучное возвращение с Троянской войны пообещавшего принести в жертву богам первое живое существо и встретившего по приезде собственного сына) решительно отодвинута на второй план — на первом оказалась тема войны и возмездия тем, кто ее развязал. В итоге получился любопытный гибрид двух эпох: венского классического стиля и густого постромантизма, которые оттеняют и дополняют друг друга. И именно такая причудливая стилистика, надо думать, заинтересовала любителя головоломок Геннадия Рождественского, решившего сделать «Идоменея» в двойном авторстве в Камерном музыкальном театре. Результат обещает быть крайне любопытным: следя за злоключениями героев, можно параллельно отгадывать, кто в какой арии или ансамбле был главнее — Вольфганг Амадей Моцарт или Рихард Штраус.