Литургия Zero

Премьерой «Литургии Zero» по роману «Игрок» в Александринском театре Валерий Фокин лишний раз подтвердил неукротимую решимость своих «покушений на миражи». В его спектакле Достоевский – совсем не тот автор, который склонен оставлять публике какие-либо иллюзии.

В середине девяностых «Игроки» по отечественной сцене ходили во множестве. Одной из самых заметных была постановка Марка Захарова под названием «Варвар и еретик» (главного героя замечательно играл Александр Абдулов). Согласно ленкомовской версии, фантастическая, необоримая страсть русского человека к азартным играм и внезапному обогащению сообщала национальному характеру некое иррациональное величие. Эта трагическая удаль, этот душевный размах позволяли – не отходя от колеса рулетки и проигрываясь в пух и прах, причем в долг – морально возвыситься над любым прагматичным и оттого ничтожным «немцем-перцем-колбасой» и вертопрахом-французом. Спектакль Валерия Фокина (вообще не склонного к романтизации народных guilty pleasures – он уже успел упразднить цыган в «Живом трупе») на все эти не лишенные известной приятности рассуждения ответил вежливо, но непреклонно: «Ничего подобного».

Рулетенбург на Александринской сцене – серое, до бесчеловечности лаконичное пространство (художник Александр Боровский), где казино неотличимо от курорта: делают ли здешние обитатели ставки или же припадают к целебному источнику – не важно. Важно то, что они неизменно и стремительно движутся по кругу, только благодаря этой механической карусели производя впечатление живых существ. Прекратит шарик вращение, кончится завод – игроки, скорее всего, упадут замертво. Массовка (традиционно для фокинских спектаклей по Достоевскому состоящая из «живых мертвецов») на сей раз не лишена даже некоторой гламурной привлекательности: на смену ритуальным пляскам гротескных чиновников (как в давнем «Двойнике») пришли изящные гимнастические упражнения манекенов нового поколения. Первые среди равных тут – роковые соблазнители: мадемуазель Бланш (Мария Луговая) и де Грие (Тихон Жизневский), хорошенькие, как куколки, и такие же улыбчивые и бездушные.

Живое от неживого отличить просто. По температуре. Алексей Иванович, игрок (Антон Шагин, специально выписанный из московского «Ленкома»), все время спектакля пребывает в отчаянной лихорадке. Объект вожделения пламенного юноши, впрочем, романтичен не слишком: игроку нашего времени не нужна игра. Ему нужны деньги. Потому что «они – все!» – с простодушным пылом восклицает герой, ища (и находя) поддержку у первых рядов партера. Даже страсть к прекрасной и своевольной Полине (а в том, что героиня Александры Большаковой прекрасна, зрителю легко убедиться – актриса в судьбоносный момент оказывается раздетой догола) – и та меркнет рядом со страстью к деньгам, причем непременно внезапным и очень большим. Никаких особых «бонусов» вроде национального куража в этой игре не содержится – единственной и закономерной наградой для героя оказывается стремительный и необратимый распад личности. Мучительницу и мученицу Полину центробежная сила выбрасывает с круга и вовсе «в Швейцарию» – поближе к еще одному русскому швейцарцу, князю Мышкину, и на тех же медицинских основаниях.

Роль «последней ставки», способной переломить ход игры и доказать, что в этой «русской рулетке» есть какой-то высший смысл, досталась Бабушке – в виртуозном исполнении Эры Зиганшиной. Однако и бодрая бабуленька из оплота здравого смысла и традиционных ценностей быстрехонько превращается в маниакального гэмблера, к собственному ужасу обнаруживая в себе тот же изъян, что и в молодом беспутном поколении. Ставит на зеро – и проигрывает. Как все здесь.