Ромео и Джульетта

«Вестсайдская история» еще вон когда доказала, что трагедия двух юных влюбленных, принадлежащих к враждующим лагерям, легко переписывается на любой язык любой эпохи, потому что всегда актуальна. Константин Райкин решил обойтись без излишнего осовременивания шекспировского текста «Ромео и Джульетты». Он просто перенес действие в скейт-парк, расположившийся у подножия «американских горок», и раздал роли студентам своего курса в Школе-студии МХАТ, которые на сцене стараются выглядеть на пару-тройку лет помладше.

Ватаги почти неотличимо одетых подростков в защитных шлемах прикатывают на великах, роликах и самокатах с палками наперевес, чтобы доказать себе и друг другу, какие они крутые. Красивые слова перевода Пастернака они выкрикивают в ураганном темпе, не очень заботясь о смысле. Они берут их приступом, захлебываясь собственной лихостью. Для них рифмы — такие же вызовы-препятствия, как отполированные колесами вертикальные стенки для их велосипедов. Драки здесь разжигаются так же легко, как иллюминация на аттракционе. Всем правит адреналин.

В 90-е годы Райкин ставил романтическую историю влюбленных с прелестной Натальей Вдовиной в роли Джульетты. Его сегодняшняя Джульетта — Юлия Хлынина — играет увлеченную кикбоксингом неоформившуюся пацанку. Она сталкивается с Ромео (Илья Денискин) в потасовке. Их первые прикосновения — удары. Чувство, которое их «накрыло», — даже еще не страсть, а первый взрыв желания, который пока не знаешь как утолить. Однозначный плоский их мир, замкнутый серыми закругленными внизу стенами скейт-парка, вспыхивает вдруг проекцией салютов, звездопадов, миллионом-миллионом-миллионом белых роз — всеми приметами неокрепшего еще подросткового, навязанного телешоу и дискотеками, представления о прекрасном (сценография Дмитрия Разумова).

Собственного становления чувств им пережить не дано. Некогда. Они так стараются «просоответствовать» идеальным киношным безоглядным героям-любовникам, что в лихорадочной торопливости сметают на своем пути не только препятствия, но и предложенные им в помощь опоры. И кажется, что если бы Джульетта очнулась в склепе от сна мгновением раньше (а она даже и начинает улыбаться во сне, но Ромео в упоении своим «самым большим в мире горем» не замечает этого) и юный муж ее не успел бы выпить яд, то парочка занялась бы любовью прямо на смертном одре, а потом радостно побежала с кладбища в будущее, не заметив гору оставленных ею позади трупов.

Никаких нюансов, никакой рефлексии, все наотмашь, на бегу, на крике. Главное, чтоб дух захватывало, как на «американских горках». И любой ценой. Финальное примирение враждующих семейств здесь смотрится искусственным навязанным ритуалом. История погибших детей (не только Ромео, Джульетты, но и Тибальта, Меркуцио, Париса) никого ничему не научила, потому что здесь никто историю не учит. Пожалуй, на сцене «Сатирикона» повесть разыгрывается попечальнее, чем в Вероне.