Старик и ангел

«Но Кузнецов не умер, вот в чем дело» — так начинается новая книга автора «Беглеца» и «Невозвращенца» Александра Кабакова. А раз не умер, значит, «Все поправимо» — это, кстати, название еще одного романа автора. Впрочем, времени что-либо поправить у профессора Сергея Григорьевича Кузнецова, автора ряда заметных исследований в области сопромата, человека все еще выпивающего и, несмотря на преклонные лета, бабника, не много. Ему пошел восьмой десяток, сердечко пошаливает, что, собственно, и приводит его в больницу, в реанимацию, и доводит до клинической смерти. А, согласно теории Кабакова, люди, будь то старики или младенцы, пережившие клиническую смерть, — существа особые. Про умерших говорят: «отдал Богу душу». А если ты ее сначала отдал, а потом врачи вернули тебя к жизни, то где же в результате оказывается душа? У Князя этого мира — отвечает автор. Такие люди и правят этим светом. Все они — члены ФСБ. Только эта аббревиатура расшифровывается не так, как вы подумали. Впрочем, Кузнецов не хочет в ФСБ, хотя некто Михайлов его туда настойчиво пытается вовлечь. Поэтому его главная задача — свою душу вернуть назад. Забегая вперед, скажем, что сделать это можно, кого-то полюбив. И при этом желательно, чтобы кто-то также бескорыстно полюбил тебя. И судьба пошлет Кузнецову медсестру Таню. Когда-то я спросила Александра Абрамовича Кабакова, почему он, на протяжении десятилетий друг и в какой-то мере ученик Василия Аксенова, в отличие от старшего товарища так сдержан в своей прозе. Он ответил, что хороший вкус редко сочетается с талантом, который как раз меру всегда нарушает. И признался, что ему свойственно это чувство меры, читай — художественная трусость.

Так вот, все это ни в коей мере не относится к роману «Старик и ангел», который получился не сдержанно-трифоновским (другой учитель Кабакова), а абсолютно аксеновским. До такой степени, что в нем, как и в книгах самого Василия Павловича, появляется фигура сочинителя, и автор помещает в текст романа самого себя рядышком со своим другом Евгением Поповым. В «Старике и ангеле» Кабаков, если и не полностью, то в очень большой степени, от этой сдержанности отказывается, написав совершенно аксеновскую отвязную фантасмагорию «со сворачивающимся в трубку шоссе, с парой властвующих мотоциклистов и с Россией, живущей по правилам дорожного движения вместо конституции». Фигурирует в романе и оппозиция, которая устраивает митинги против нарушения прав дорожного движения. При этом и ФСБ, и оппозиция изображены в высшей степени карикатурно. И внезапно оказалось, что вот так, по-аксеновски, Кабаков тоже умеет. И его свободная проза ничуть не хуже, а даже лучше и свежее того, что он писал раньше. И то, что у эпигона Аксенова превратилось бы в скучное подражание, у Кабакова читается как реминисценция, аллюзия, изящный поклон старшему товарищу. И как новое слово в контексте его собственной творческой биографии, хотя в романе собраны привычные для него мотивы. «На Аксенова я всегда оглядываюсь, — признается Кабаков. — Не то что сознательно. Он на меня колоссально повлиял. Даже сейчас я сказал “колоссально”, а ведь это его слово».