Морфий
О спектакле
Саундрама Владимира Панкова по рассказу Михаила Булгакова. В спектакле используются приемы, свойственные самым разным театральным жанрам. Но основа всего – музыка.
Актер, музыкант и режиссер Владимир Панков, на счету которого уже несколько спектаклей, придумал и ввел в оборот определение «SounDrama» — то есть театральное действие, основой которого является звук. Для очередной постановки в этом жанре, состоявшейся на сцене театра Et Cetera, был выбран булгаковский «Морфий».
История болезни врача-морфиниста Полякова разворачивается в пространстве, напоминающем сарай (стены из некрашеных досок с щелями, расставленные тут и там эмалированные ведра и деревянные скамейки). Небольшой Эфросовский зал наполнен звуками: фольклорные скрипичные мелодии оборачиваются бешеной пляской, а дискотечный бит — партиями из «Аиды». Впрочем, звук в спектакле — это не только музыка, исполняемая расположившимся на сцене оркестриком. Это еще и стук шагов, образующий ритмический рисунок, и заливистый женский смех, и грохот падающих скамеек. И — красивое слово «морфий», которое герои тянут на разные лады — оно в их устах звучит заманчиво, почти сладострастно.
Молодой актер Алексей Черных играет физиологично. Его доктор Поляков выворачивает руки, сгибаясь в судорогах пополам, закатывает глаза и захлебывается слюной, обрушивая на зал страшноватую мешанину из хрипов, визга, хныканья, шепота. Пожалуй, настолько буквальную и безобразную в своей натуралистичности ломку до того можно было увидеть только в зарубежном «социальном» кино вроде «Реквиема по мечте». Татьяна Владимирова, наоборот, очень лаконично играет душевную боль Анны, фельдшерицы и тайной жены доктора, — через напряженный застывший взгляд и плотно сжатые губы. Своя «партия» и у певицы Оксаны Корниевской, дивы в бархатном малиновом платье и, как подразумевается, бывшей супруги Полякова: условный жест, холодная улыбка примадонны, поставленный оперный голос. А молодые парни в резиновых сапогах составляют своеобразный «кордебалет», звуками своих движений создавая единую ритмическую партитуру действия.
В «Морфии», скроенном ловко и профессионально, Панков решает одну частную задачу: он озвучивает болезнь. Чуждый «эстетизации порока» или пафоса социальной антинаркотической рекламы, режиссер лишь рассказывает историю одного врача (как это было и в его предыдущем спектакле «Doc.tor»), но только теперь лекарь оказывается и пациентом. И интересует Панкова, конечно, не мораль, а диагноз — «отчего у человека, у которого прекрасные печень и почки, могут сделаться такие боли, что он станет кататься по постели».