«Оксюморон». Леонид Сохранский

Что такое «оксюморон» и почему именно такое название дал автор своей выставке? «Оксюморон» — это нарочитое сочетание противоречивых понятий, сочетание несочетаемого. Оксюморон – это Россия, умом которую, как говорится, не понять. В своем творчестве Леонид Сохранский много рассуждает на тему России, создавая пространственные произведения-скульптуры, объекты и инсталляции, на философскую, литературную и историческую темы.

На выставке в арт-центре Exposed будет представлено три скульптурные серии разных лет: одна посвящена знаменитым памятникам российским императорам (2015), украшающим Санкт-Петербург, другая — московским ландшафтам (2011) и третья — символическим объектам (2011).

Моделью для одной из инсталляций в серии символических объектов — Хлеба (2011) — стал обычный батон «нарезного» белого хлеба, продукт, который в нашей культуре символичен, причем странным образом. Он одновременно обозначает и достаток, и голод… Хлеб исторически — символ жизни. И в то же время — еда бедняков. «Хлеба» Леонида Сохранского — это пространственный натюрморт — стол, буквально заваленный разной хлебобулочной продукцией: батонами, круассанами, бубликами, булочками и кексами. Гипсовые слепки с реальных форм покрашены золотой краской и обклеены разноцветными стразами. Художник синтезировал два образа правящих миром — денег и пищи. Получилась скульптурная обманка: в простых узнаваемых формах заключена сложносочиненная начинка.

Еще один «золотой» символический объект — «Удавка» (2011) — также создан как некая ирония к безумию происходящего в России. В скульптурной серии, посвященной знаменитым памятникам императарам Петру I, Николаю I и Александру III, он сталкивает великое и фатальное, реальное и абстрактное. Классическая конная статуя трансформируется в некий симбиоз природных форм, сплетающих в одно целое человека и животное. Так создался немного странный образ империи, которая как буд-то бы пытается возродиться, но у нее не совсем получается. Он сочетает в себе прошлое и будущее, отсылая нас к реальному памятнику, т.е. уже состоявшемуся факту. А художник предлагает нам пофантазировать, какими бы эти монументы могли быть. Что за неведомая сила заставила памятники так преобразиться? Что должно произойти с ними, чтобы они так сильно изменились внешне?

В серии, посвященной Москве (2011) Сохранский вновь загадывает нам загадку — что же случилось на самом деле? Городские ландшафты преобразились. Сами памятники узнаваемы, вот соборы Красной площади, вот Останкинская башня («Катушка»), но с почвой произошло нечто невероятное — она превратилась в сейсмически неустойчивую субстанцию с изгибами и сложными узорами, напоминающими то ли спутанный канат, то ли склеившуюся лапшу.

Дополняет эффект объект «Воронка», как будто скрученный из толстой веревки, а фантастические подсолнухи чередуются с матрешками в форме боевых гранат («Femme fatale»), вызывающие воспоминания о страшилках в жанре «детского» черного юмора. Кажется, все сейчас придет в движение и церкви буквально за секунды навсегда исчезнут под землей, телебашня рухнет, а воронка начнет засасывать все, как черная дыра. Или, напротив, скоро все успокоится, и время поползет ровно и не спеша, словно улитка (второе название объекта с телебашней). А может быть это просто гипертрофированный образ города «на семи холмах», как называл такой пейзаж Иосиф Бродский, — «холмов морщины».

И, хотя, сам Сохранский, шутя, окрестил свой художественный прием «макаронами», также отмечает, что, создавая эти работы много думал о закрученности пространства во Вселенной («как будто нитку наматывают на катушку»), и о древнеримских жрецах-гаруспиках, определявших будущее по кишкам жертвенных животных, и о неисчерпаемой теме лабиринта, который по сути есть и искусство, и жизнь.