Кира Георгиевна

Как выяснилось, актуальна сегодня не только проза Некрасова – слегка меланхоличная, ничего не навязывающая, дающая читателю самостоятельно сделать вывод, – но и его биография. Храбрец, получивший медаль за оборону Сталинграда и написавший об этом повесть, удостоенную Сталинской премии, Некрасов с приходом оттепели заговорил о том, что в Бабьем Яру (Киев – родина писателя) надо поставить памятник погибшим. А в 1966-м, не заметив, что оттепель кончилась, подписал письмо Брежневу с просьбой не реабилитировать Сталина. Памятник поставили, но «подписанта» взяли на заметку, начали вызывать в КГБ, затем изъяли его книги из библиотек, а в 1974-м он стал вынужденным эмигрантом. Некрасов умер в Париже в 1987 году. Его судьба – пример того, как сделать честного, талантливого гражданина изгоем.

Повесть «Кира Георгиевна» Некрасов написал еще в 1959-м. Ее героиня – обласканная советскими благами сорокалетняя скульпторша, к которой вдруг является тень из прошлого – репрессированный 20 лет назад муж. Это первый муж, Вадим, но есть и второй – успешный художник Николай Иванович, которому за 60. А еще есть 20-летний Юрочка – натурщик, которого лепит полнокровная, веселая Кира.

Спектакль идет в комнате с белыми кирпичными стенами. В центре – деревянная тахта и тумбочка со старым телефоном. Зрители сидят по четырем сторонам, как на ринге. Потом окажется, что среди них сидят и актеры – все, кроме роскошной Киры, нежащейся на тахте в лучах почти настоящего утреннего солнца (художник по свету – Дамир Исмагилов). За спинами публики, у стены, стоит приемник, поющий советский хит «С добрым утром!». Деталей оформления (художник – Александр Боровский) и музыки (композитор – Григорий Гоберник) в спектакле немного, но они отборные: вроде скромного трюмо с потемневшим зеркалом и флаконом духов, или столика с коньяком и мандаринами, или портрета Хемингуэя – символа оттепели, или букета полевых ромашек в банке – в память о поездке влюбленных в Яреськи. За этим вкусным названием скрывается украинский городок, куда Кира едет с Вадимом к его сестре и матери, пытаясь наверстать упущенное за 20 лет разлуки.

Но актеры на сцене, конечно, никуда не едут: они бесшумно снуют между зрителями, неуловимо меняется свет, и вот уже кажется, что тахта стоит в той самой киевской мансарде, где они были так счастливы целый год – до 1937-го, когда за Вадимом пришли.

Текст от автора актеры произносят как внутренний монолог, и даже когда это диалог, он все равно похож на подтверждение того, о чем только что думал герой. А герои эти, все четверо, недовольны своей жизнью. Что-то гложет их, чего-то им не хватает.

Некрасов целомудрен – мы не узнаем, как Юрочка оказался на Кириной тахте, что было с Кирой и Вадимом, когда они впервые после разлуки остались вместе, и почему Николай Иванович так грустно шаркает тапочками. А загадочная Кира только тянется на тахте и прячется под простыней (привычка, описанная Некрасовым, очень кстати театру – она дает актрисе возможность исчезнуть, не покидая сцены), пока Юра, корчась от неловкости, выпивает с Николаем Ивановичем.

«Разрешите признаться! – Не разрешаю!» – в этих словах и человеческих отношениях печальная недосказанность, которая, кстати, всегда есть в лучших спектаклях Сергея Женовача. Эта недосказанность так и остается между Кирой и Вадимом: она боится и словно немного брезгует его рассказами о лагере, а он не настаивает, обещая «с завтрашнего дня смотреть вперед».

Совсем молодой Дмитрий Липницкий играет Вадима – не озлобленного, но знающего о жизни то, чего не знают другие. И, в общем, ему веришь. Как веришь по-мальчишески угловатому Андрею Назимову (Юрочке), и очень точному Сергею Качанову (Николаю Ивановичу), и Марии Шашловой, убедительной и в роли голодной девчонки, героини спектакля «Потудань» по рассказу Андрея Платонова, и в образе успешной скульпторши с повадками вамп.

Впрочем, в спектакле есть и пятый персонаж – совсем юная Полина Пушкарук в роли врача Марии, выходившей Вадима в госпитале и родившей ему сына. Весь спектакль она сидит среди зрителей, причем в дальнем ряду. Встает только однажды, словно не вытерпев, что Кира с Вадимом говорят о ней, строят планы. Теребит пуговицу на платье и как будто кого-то уговаривает: «Главное, что они оставят мне Вовку». Так обычно существуют на крупном плане в кино – скорее даже в документальном, потому что такие несделанные, растерянные перед жизнью лица редко бывают у актеров.

О чем эта история – о том, как встреча оказывается разлукой? О несовместимости веселого, но фальшивого соцреализма и настоящей драмы? Или о том, как удачная с виду жизнь на самом деле уходит сквозь пальцы? Причем речь не о сидельце Вадиме, старике Николае Ивановиче или пьющем от стыда Юрочке. А о красивой, успешной, ни в чем себе не отказывающей Кире. Впрочем, Сергей Женовач, как и Виктор Некрасов, ни на чем не настаивает.