Пастернак. Сестра моя — жизнь

На самом деле спектакль Диденко произведение в высшей степени самостоятельное. Изучив жизнь и творчество не только Бориса Пастернака, но и его современников, режиссер сочинил поэтичный, страшный и местами очень мощный этюд не только о судьбе поэта, а вообще — о судьбе Поэта того времени. Вот потому не все происходящее на сцене можно расшифровать и объяснить известными фактами биографии. Многие образы спектакля стоит, наверное, воспринимать как рисунки на полях рукописи — вот как пушкинское перо выводило на полях черновика то женские головки, то виселицу с декабристами, так и Диденко выводит эстетские, сновидчески-причудливые, иногда откровенно трагические скетчи на полях известных стихов.

Стихи здесь читают, а чаще — поют. Юный красавец Сталин (Риналь Мухаметов) появляется при строчке «Пронизан солнцем лес насквозь». Картинно отставив локоток, он держит в руке корзинку, а на плече белочку, то есть чучело белочки — ведь живая природа рядом с ним становится мертвой. Да и появляется он явно из подземного бункера: сами собой расходятся дубовые створки сооружения, очертаниям которого художник Галя Солодовникова придала отдаленное сходство с мавзолеем. И оттуда, из сужающегося в перспективе коридора, вдруг хлынет свет, раздастся грохот, словно падают огромные камни. Это ведь не просто советская стройка — рождается новая, сталинская вселенная. На стенах мелькают всполохи — так бывает, когда крутят старую кинопленку. На ней сегодня уже ничего не разглядеть — и потому Диденко не восстанавливает изображение, а создает новое — по мотивам.

В прологе к высокому, вдвинутому в зал лучем звезды (весь проект «Гоголь-центра», начатый спектаклем «Пастернак. Сестра моя — жизнь» называется «Звезда») сценическому помосту со всех сил бежит человек с огромным животом. Грузно взбирается на трибуну. Подает знак двум топтунам — те, напялив мешок на голову каком-то человеку в сером костюме, гонят его к шесту. Под их хлопки и крики «оп-оп» он карабкается вверх. И вот тут раскрываются створки: то ли из бункера, то ли из грота выйдет Сталин. И пойдет по зеленой травке под пение птичек. Но только Пастернак будет висеть, поджав ноги, на шесте. С мешком на голове. Такие тут правила. Старик ты или мальчик, гениальный поэт или нет, в присутствии тирана показывай акробатику. Впрочем, в том для тирана и смак, чтобы на шест карабкался именно гениальный поэт — тот, кто избран богами.

В одной из самых страшных сцен на шест хлопками и криками попробуют загнать и старого Пастернака — и он ловко сделает первое движение, а потом обмякнет, сядет на пол: в нем больше нет ни страха, ни сил вести привычную унизительную игру с властью. «Я пропал, как зверь в загоне, /Где-то люди, воля. свет, /А за мною шум погони, /Мне на волю хода нет» — эти строчки Пастернака, сочиненные им после публикации «Доктора Живаго» на западе, когда только ленивый не называл его предателем, в спектакле не произносятся. Они вспоминаются сами собою.

Пастернака играет Михаил Тройник — темпераментный, крикливый Ноздрев из «Мертвых душ» Кирилла Серебренникова. Здесь он не произносит ни слова, зато творит чудеса акробатики. И именно он кажется очень похожим на Пастернака, часто непонятного самому себе, героя череды странных романов, над которыми сам же иногда подшучивал. В одной из сцен он тащит за руку параджановской красоты фею. В другой — карабкается по уступам стены, удерживая на плечах уже другую красавицу, мальчика и даже стол с чайными чашками.

Всему этому можно найти аналогии в биографии поэта. Но делать это не обязательно. Впрочем, Светлана Брагарник — именно ей достаются стихи «Быть женщиной — великий шаг…» — внешне напоминает поздние фотографии Ольги Ивинской, последней любви поэта. Пастернака времен большой травли играет Вениамин Смехов (в другом составе — артист «Гоголь-центра» Илья Гилилов). За ним — шлейф памяти о поэтических спектаклях «Таганки», где было пять Маяковских. Одно рукопожатие отделяет нас от Параджанова, когда он на сцене. Впрочем, этого, опять же, можно не знать.

Можно просто тонуть в музыке Ивана Кушнира, слушая пение и рассматривая трех параджановских красавиц (Мария Поезжаева — Весна, Мария Селезнева — Лето, Александра Ревенко — Осень). Или мальчика — маленького Борю Пастернака, которого крепко держит за руку то молодая женщина, то она же в старости — прием напомнит сцены из «Зеркала» Тарковского, когда маленького Андрея ведет его молодая мать, а потом она же — пожилая.

Ближе к финалу в окошках, напоминающих иллюминаторы, появится поэт в старости (слева) и поэт в зрелости (справа). Через левое окошко гибко перегнется красавица Осень. И тут же отпрянет обратно, обдав все вокруг брызгами с мокрых волос. Там, внутри, где теперь обитает старый поэт, идет дождь, совсем как в «Солярисе». Старый Пастернак прочтет «Цвет небесный, синй цвет /Полюбил я с малых лет…» (знаменитое стихотворение Николоза Бараташвили в переводе Пастернака). А Коба, слушая, будет играть огромным надувным мячом-глобусом, пока не уронит его куда-то в черную пропасть. А потом и вовсе разразится монологом Гамлета в переводе Пастернака: «Гул затих, я вышел на подмостки…» А потом, забывшись, коснется руки старого поэта —- и тут-то наконец его, Кобу, впервые проберет дрожь. Потому что там, где теперь обитают и самые великие поэты, и самые гнусные тираны, все очень хорошо знают, какое у кого место.