Пылающий (2018 год)

Первое, что всплывает в связи с «Пылающим» — безусловное лидерство фильма на последнем Каннском кинофестивале. Собственно, об этом зрителю кричат уже с афиши. В Каннах ленту одного из ветеранов южнокорейского кино Ли Чан-дона, снятую по короткому рассказу Мураками, и правда приняли беспрецедентно хорошо: международная кинопресса выдала картине главный приз, тогда как критики авторитетного журнала Screen (среди них был и наш Антон Долин) расщедрились на рекордные 3.8 звезды из 4-х. Больше за новейшую историю фестиваля не получал никто. Чан-дон — надо сказать, довольно закономерно — «Золотую пальмовую ветвь» в итоге не получил: каннское жюри во главе с Кейт Бланшетт наградило призом его японского коллегу Корээду с более понятным фильмом про семью («Магазинные воришки» в прокате в октябре). Такой расклад по недавней традиции, начатой в 2012-м году «Священными моторами» (тогда гений Леоса Каракса уступил чуть более конвенциональной «Любви» Ханеке), критики в один голос назвали провальным с точки зрения будущей истории кино. Вместе с тем фильм Чан-дона как минимум вдвое не так хорош, как о нем говорят. Вообще, ситуация вокруг «Пылающего» вызывает в памяти другого именитого корейца, Ким Ки Дука, который в 2012-м взорвал Венецианский кинофестиваль своей «Пьетой» — откровенно не самой сильной картиной режиссера — после чего про его существование благополучно позабыли. Чан-дона забывать пока не собираются — и слава богу. Его фильмы, начиная с дебютной «Зеленой рыбы» и заканчивая, собственно, «Пылающим» — это идейно свободное, злободневное, местами изобретательное и бесконечно гуманистическое кино, которое, увы, не всегда попадает туда, куда метит. В российской кинокритике про Чан-дона часто любят говорить, что он был некогда министром культуры и слыл душой компании среди корейского киноистеблишмента: то есть был скорее покладистым функционером, нежели бескомпромиссным художником. Но почему-то мало кто сегодня задумывается, что эту уютную характеристику можно отнести и к характеру его последних — наиболее расхваленных — работ: «Тайному сиянию», «Поэзии» и еще больше к «Пылающему».  «Пылающий» — крайне удобное с точки зрения интерпретации кино: как бы обо всем и ни о чем одновременно. Фильм начинается с узнаваемого сюжета о любовном треугольнике, потом постепенно оборачивается агиткой о социальном расслоении в Корее (теме явно важной для Чан-дона как для бывшего чиновника), ну а затем и вовсе переходит в разряд финчеровского триллера об исчезновении с кровавым, как любят корейцы, но максимально абстрактным финалом. В целом историю о молодом параноидальном писателе, который то ли выдумал, то ли нет происходящие вокруг него события, легко принять за философское высказывание о человеческом существовании, наследующее романам Достоевского: эдакую попытку пролить свет на противоречивую человеческую натуру, поместив ее в угнетающе парадоксальную жизненную ситуацию. Бытовая трагедия по Чан-дону состоит в абсолютной потерянности современного человека то ли перед роком, то ли перед жизнью, а чаще всего перед лицом собственных демонов, сжигающих «новых Раскольниковых» изнутри. Однако эта надмирная и уходящая корнями в литературу (откуда и пришел Чан-дон) назидательная перспектива имеет очевидные для кино недостатки. Автор тут все еще играет роль демиурга, который пресекает любые попытки аудитории найти персональные точки соприкосновения с историей и отказывает зрителю в банальном сопереживании героям. Ли Чан-дона легко заподозрить в неискренности кукловода, дергающего за ниточки персонажей, лишь бы привести спектакль к нужному ему финалу. Для настоящего катарсиса, при всем формальном мастерстве картины, этого оказывается до обидного недостаточно. Понять умом зловещие метафоры «Пылающего» можно. Поверить в уместность этой тягучей притчи без морали — практически нереально.