Гедда Габлер

Когда у Миндаугаса Карбаускиса спрашиваешь, принадлежит ли он к новому режиссерскому поколению, он вздрагивает. Недавний выпускник Петра Фоменко, которого после окончания РАТИ пригласил на постановку в свой театр Олег Табаков, не только не числит себя среди какого-либо поколения, но и “успешным” себя не считает. Его пугает готовность, с которой критика назначает очередную “надежду русского театра”. Он отказывается давать интервью: “Я не работаю в разговорном жанре, понимаете? Наговорю чего-нибудь, а потом раздражаюсь, когда читаю”. Зная о своей славе “непростого” человека, он объясняет это просто: “Моя пресловутая жесткость – это неправильно истолкованные капризы”.

Карбаускис – трудоголик и не обращает внимания на премии. Но что делать, если он – единственный, чье имя дважды заявлено в номинантах нынешней “Золотой Маски”? На вопрос, волнует ли его это, говорит “нет”: “За ребят приятно, за актеров”.
В театре Карбаускиса (за три года он сделал семь спектаклей) интересуют вечные вопросы. Как-то несовременно даже. Он и признает, что живет не сейчас и что “шокирующим” искусством наелся еще в детстве. Детство героя протекало в Литве, а там актуального театра хватает.

То, что спектакль за спектаклем 32-летний режиссер говорит исключительно о смерти и ее спокойном приятии, – вещь из разряда очевидного-невероятного. Как будто не над чем шутить. Странно, тем более что вокруг все только тем и заняты, что шутят.

В “Долгом рождественском обеде” по пьесе Торнтона Уайлдера – первом “взрослом” спектакле Карбаускиса – за столом собиралась семья, чтобы поужинать, и ужин плавно переходил в похороны. Смерть расставляла все по местам: семейных ссор как будто и не было. “Старосветских помещиков”, которыми Карбаускис “брал” Новую сцену МХТ, медленно, но неуклонно сводила в гроб суетливая дворня. Последняя премьера режиссера в “Табакерке” – “Когда я умирала” по прозе Уильяма Фолкнера – целиком посвящена уходу героини Евдокии Германовой в мир иной.

“Гедда Габлер” – тоже гимн умиранию. Лучше всех это чувствовал Всеволод Мейерхольд, поставивший суровую норвежскую пьесу для своей современницы Веры Комиссаржевской. Правда, в его символистском спектакле великая актриса была лишь пятном в желто-красной осенней гамме. В версии Карбаускиса на первый план выходят сильные характеры. Похоже, его завораживает ритм и полноводное течение слов “старинной” драмы – вот и в спектакле эта графичность сохранена и в словах, и в движениях.

У Генрика Ибсена все женщины экстатические. Что Нора, что Гедда – последняя тихо заперла дверь и застрелилась, не выдержав выморочности жизни и отношений. Личное счастье героини было завязано на социальных проблемах. Карбаускиса общество не интересует, впрочем, стилизация красивостей XIX века тоже. Хотя кой-какие диванчики в его спектакле есть, как и костюмы, с большим вкусом оттеняющие грацию главной героини в исполнении Натальи Курдюбовой.

“Геддой” Карбаускис занимался еще в институте – вместо того, кстати, чтобы участвовать со всем курсом в семинаре по современной пьесе. Спектакль получился строгий и чувственный – еще бы, Гедду играла безупречная Курдюбова. Мужа – бородач и прекрасный актер Алексей Колубков. Лучезарная швейцарка Анн-Доменик Крета – подружку Тею. Несчастного Левборга, которого Гедда спровоцировала на самоубийство, – сам режиссер. Очень нервно у него получалось.

Спустя три года Карбаускис возобновляет “Гедду” в Мастерской и уступает Левборга Максиму Литовченко – вместо нервного героя мы увидим вполне амбициозного писателя. В остальном – тех же размеров пространство, тот же холод и рациональный взгляд на происходящее. Смотреть нужно сверху – чтобы оценить красоту мизансцен.