Бал-кан-кан (2005 год)

Во время волнений на албано-македонской границе обыватель Трендафил Каранфилов, спасаясь от призыва резервистов, вывозит жену Розу и парализованную, но ужасно крикливую тещу Замбулу на болгарские курорты. Трендафил боязлив и бездетен, что в сочетании с именем (у нас бы его звали Василек Лютиков) и усами скобкой дает портрет законченного позорища — даже по местным, не «центровым» меркам. Сразу по пересечении македонской границы теща помирает. Помыкавшись по болгарским моргам и крематориям, Трендафил решается вернуться и похоронить тело в Македонии, где вроде бы нет недостатка в участках на кладбище. Но труп, для маскировки завернутый в необъятный ковер — произведение народного болгарского искусства, крадет приграничная босота. В отчаянии Каранфиловы звонят своему астрономически далекому итальянскому родственнику, сутенеру и мелкому жулику Сантино Дженовезе. Наряженный по последней моде 80-х, Дженовезе прибывает в Болгарию и, отчаянно звеня шпорами невероятно крутых ковбойских сапог, бросается на поиски бабки. Ковровый след ведет мужчин через притоны Сараево, Боснии и Черногории в Косово, где итальянец наконец-то погибает (собственно, вся история рассказывается от лица его трупа), а Трендафил избавляется от природной робости и обзаводится пусть и приемной, но дочерью.

Эта комическая одиссея сложена, как видно, исключительно из штампов, составленных, впрочем, стык в стык, словно мешки с песком вокруг огневой точки. К тому же все эти кувшинные рыла в камуфляже, духовые оркестры с цыганским акцентом, путешествия трупа и к месту ввернутые антивоенные фразы типа «такие маленькие народы, а сколько крови!» использовались югославскими режиссерами столько раз, что уже не раздражают. Так в конце концов привыкаешь к тиканью часов или ровному шуму автомобилей за окном. Но режиссер Митриевски непрост, хотя и старается выглядеть эдаким македонским Гаем Ритчи. Старые анекдоты он пересказывает с беглой небрежностью, которая часто оказывается симптомом тихой ненависти и отвращения. Это здорово похоже на «Жмурки»: тлеющая на экране как бы сатира оказывается натуральным гиньолем — безыдейным, расхлябанным, как выступление провинциального театра в колонии общего режима, и не претендующим ни на какое откровение или гуманизм. Правда, в Москве «Бал-кан-кан» поначалу чуть было не приняли за пацифистский манифест — им даже хотели открыть 28-й ММКФ. Но обошлось. Говорят, сам Никита Михалков поставил картину обратно в строй конкурсантов. И хорошо — согласитесь, странно было бы отмечать годовщину довольно-таки живого фестиваля пусть и разухабистым, но все-таки похоронным маршем.