Clubbin Clouds: DJs Франсуа Кеворкян (Франция), Bell, Djungl, Сапунов, Санчес, Краснов, Духов

В Нью-Йорке 12 утра. К телефону подходит 50-летний диджей с 30-летним стажем работы, начинавший с прогрессив-рока в конце 70-х, работавший с Depeche Mode и Kraftwerk, встречавшийся с Энди Уорхолом и сопровождавший Ларри Левана в его последнем туре. Усталым голосом он говорит, что только что проснулся. По понедельникам Кеворкян проводит в клубе Cielo дискотеки Deep Space. Флаер, вывешенный на www.deepspacenyc.com, сообщает, что в этот раз с сетом раритетной бразильской музыки там выступал Беко Дранофф, директор лейбла Ziriguiboom, и голос в трубке рассказывает, как замечательно тот вчера отыграл. Самба и босса были только на затравку, а вообще на вечеринках Deep Space и одноименной компиляции Франсуа продвигает даб-музыку во всех ее смыслах: от шумной рагги до мерцающего риддим-техно. Сейчас Кеворкян пишет альбом с ямайским поэтом Мутабарукой и называет даб-эстетику самым коренным явлением в танцевальной культуре. На вопрос, почему его, ключевого продюсера в истории хаус-музыки, пару лет назад переклинило на растафарианские реверберации и не связано ли это с тем, что он разменял шестой десяток, Кеворкян отвечает: “Нет. Всей этой даб-штукой я увлекся еще в начале 80-х, и уже тогда делать даб-ремиксы мне было гораздо интереснее, чем работать над вокальными версиями. Просто в те времена даб не являлся самоценной вещью. Представьте, как могли бы удивиться Depeche Mode, если бы из-под моих рук вышел дабовый Violator без вокала Гэхана”.

Кеворкян – это действительно целая эпоха, от психоделической группы Gong и клуба Studio 54 до ремиксов на Бьорк и Moloko. В его карьере были все возможные танцевальные стили. Великие люди проходили сквозь его жизнь, как статисты в какой-то более важной истории, которая еще пока не рассказана. Франсуа не спешит писать книгу. Он говорит, что хочет сделать какой-нибудь интерактивный проект – выпустить DVD или построить сайт, где повествование дополнялось бы видеоклипами, фрагментами музыки и комментариями очевидцев. А Кеворкяну есть что рассказать, есть мифы, которые он может развеять. Вот, например, что он говорит о Уорхоле, признанном герое диско: “Его роль состояла в том, что он много пил по ночам. Я часто видел его еще до Studio 54 в клубе New York New York. Но на самом деле вся эта арт-тусовка – Энди, Бьянка, Труман никогда не были определяющими фигурами диско. По-настоящему важно то, что сделали продюсеры. Джорджио Мородер, Жак Морали, Гэмбл и Халф – вот настоящие архитекторы эпохи”.
В таком случае Кеворкяна можно называть инженером. Он тот, на ком стоит весь дом, но чье имя не светится над входом. Характерно, что на вкладке британской версии альбома Violator его фамилия указана как “Керворкян” и в Англии ее упорно продолжают коверкать. Зато сам он говорит разборчиво и очень медленно. Делает такие паузы, что любой вопрос к нему звучит как безапелляционное резонерство. Этот грузный заспанный дед, похожий на Билла Мюррея в “Сломанных цветах”, настолько укоренен в истории электронной музыки, что его авторитет порой перевешивает все. Людям подобного статуса уже не обязательно раздавать интервью. Посидеть с ними рядом – уже удовольствие, сродни хорошей сигаре, запитой рюмкой старого коньяка.