Евгений Онегин

Премьеры «Онегина» в постановке Дмитрия Чернякова ждали давно и с замиранием сердца, как ждут каждого черняковского спектакля. По городу курсировали невероятные слухи о том, как и в каких формах режиссер измывается над русской классикой, ничтоже сумняшеся перелопачивает священный пушкинский текст и плюет на намоленные стены Большого. Сам Черняков был рад и доволен — он обожает собирать сплетни о себе. В результате главный театр страны получил событие, распиаренное почище злополучных «Детей Розенталя», только сильно получше качеством. Более того — его заранее можно назвать фаворитом всех имеющихся театральных премий и событием сезона.

Черняков в очередной раз удивил: сколь реакционны, так сказать, все его работы в Мариинке, столь тихи и благодушны московские опусы. «Онегин» — самое благополучное и даже консервативное детище режиссера. Не по содержанию (канонический сюжет он смог изложить ярко и неожиданно, при этом не изменяя основным смыслам романа), но по форме — спектакль не в меньшей степени пронизан романтикой и ностальгией, чем его предшественник — версия Бориса Покровского 1946 года. Просто время и опыт придали ему другой колорит и скорректировали все акценты.

Конечно, у Чернякова «Евгений Онегин» — это не «лирические сцены», а настоящая психологическая драма чеховского, даже ибсеновского размаха. За сюжетом, известным с детства, следишь неотрывно: неожиданные детали, переосмысленные мизансцены, намеки и полутона не дают скучать. Актеры-певцы становятся не поющими куклами, а настоящими людьми, и совершенно шедеврально выстроены все сцены с участием массовки и хора. На пересказ концепции Чернякова уйдет полжурнала — это и не нужно, чтобы не уменьшать удовольствия от просмотра. А видеть это, несомненно, нужно каждому, особенно тем, кто считает, что «Евгений Онегин» — это все еще малиновое варенье, изба в натуральную величину и Татьяна бальзаковского возраста.