Капитал

Художественный руководитель театра «Практика» Эдуард Бояков утверждает, что театр сильно задолжал Сорокину: притом что его пьесы стали драматургической классикой современности, его почти не ставили в России. В этом сезоне он решил рассчитаться с одним из самых заметных русских писателей. Спектакль «Капитал» по пьесе Сорокина, написанной им специально для «Практики», возможно, и не покрыл все долги, но все же сгладил допущенную несправедливость.

«Капитал» — пьеса типичная для Сорокина. Здесь все начинается с узнаваемой зарисовки — банковские служащие во главе с президентом (Игорь Гордин) собираются на совещание. Однако в будничную ситуацию вторгается одна нелепая деталь, за которой тянутся другие, выворачивающие действие наизнанку. Так, совещание неожиданно оборачивается операцией: оказывается, каждый год президент наносит на лицо по шраму, и теперь он должен решить, где именно хирург сделает надрез. Дальше все развивается в том же абсурдно-игровом тоне и завершается корпоративной игрой «Задави ходора». Каждый герой выходит на авансцену и рассказывает в свете луча нечто некрасивое о себе: кто в супермаркете банку с икрой украл, кто старушку на улице просто так обматерил. Выигрывает в итоге президент, который расскажет про игру, где все события можно, как в кино, прокрутить наоборот. Например, представить себе 11 сентября так: из облака огня и дыма вырастают два небоскреба, из которых вылетает самолет с живыми людьми…

За нагромождением слов почти нет настоящего действия. Это сознательный ход: именно поэтому на двух экранах, расположенных по углам сцены, идет текст, поясняющий, что делают персонажи, в то время как актеры почти не двигаются. Это дает ощущение постоянного движения. Так, занавесы, которых на маленькой сцене «Практики» оказалось целых два, постепенно открываются один за другим. На одном из них идут титры, на другом — высвечиваются силуэты героев, то маленькие, то огромные, и, наконец, за черной шторой, закрывающей задник, возникает картина в стиле китчевого реализма «Мамонты на водопое».

Нагромождение образов отдает вполне традиционным театром абсурда, измельчающим все слова в кашу, из которой при желании можно скроить новые смыслы. Но с Сорокиным — как с тем мальчиком из басни про волков: он так долго кричал «волки» просто так, эксперимента ради, что теперь уже не понять — говорит ли он всерьез или по-прежнему разыгрывает и дурачит публику, провоцируя ее на диалог. Впрочем, даже если новая пьеса — очередная провокация, то сделана она профессионально и основательно. Капитально, одним словом.