Царь-девица

Сказки Серебряного века: «Царь-девица» в Театре Романа Виктюка

 Автор: Нелли Когут

«Царь-девица» Дмитрия Бозина – премьера по поэме Марины Цветаевой по одноименной сказке из сборника А.Н. Афанасьева, основанной, в свою очередь, на расхожем в славянском сказочном фольклоре сюжете о деве-воительнице.

Это уже второй спектакль (после по-скандинавски воинственного и также погруженного в мифологику «Маугли» по Р. Киплингу) ведущего актера театра Романа Виктюка Дмитрия Бозина в качестве режиссера.

Однако, если в народной сказке все заканчивается счастливым воссоединением влюбленных – Царь-девицы и Царевича-гусляра, то в проникнутой трагическим мироощущением поэме Цветаевой, во многом еще не разгаданной, все приводит к разлуке и невозможности любви.

Одна из главных тем поэмы – тема одиночества любви. Влюбившаяся в своего пасынка мачеха-царица решается его приворожить с помощью колдуна и тем самым не дает ему встретиться со своей невнестой. В то время как Царь-девица при встрече с царевичем охвачена страстью и больше – готова отречься от всех своих прошлых подвигов и побед, ее возлюбленный – спит. Солнце-Царь-девица и Месяц-царевич не могут быть вместе не только из-за чар колдуна, но из-за самих законов мироздания. Сюжет о любви мачехи к пасынку кочевой – известный еще из еврипидовской трагедии, и Цветаева к нему также обращалась в своей поэме-мистерии «Федра».

Быть может, впервые в театре «Царь-девица» Цветаевой с такой ясностью и полнотой обретает на сцене свое материальное, телесно-чувственное воплощение.

Огромный деревянный то ли щит, то ли гонг на стене, пронзенная копьями стена, относящаяся к миру Царь-девицы (говорит о ее мужестве на поле боя), легкая белая полупрозрачная лодка – она же колыбель для царевича), как лепесток цветка. В оформлении художника Владимира Боера все максимально оторвано от быта и напоминает атрибуты для какого-то шаманского обряда.

«Царь-девица» – это необычный визуальный опыт, где поэзия проявляет себя на зрительном уровне, становится целью и средством для театра. Действие разворачивается стремительно, перед глазами протекает гипнотическая панорама образов-символов, которые буквально спрессованы и помещены в плотную ткань спектакля так, что зритель с первых минут оказывается захвачен этой мрачно-мистической, потусторонней атмосферой.

Вот, например, сама Царь-девица, появляется на сцене в металлических тяжелых доспехах, а также на высоких тяжелых котурнах в виде черепов (художник по костюмам – Евгения Панфилова). Это воин, возвышающийся над остальными своим бесстрашием, побежденными врагами, и в то же время с ней теперь навсегда этот груз, тяжесть оставленных за собой смертей. Но под глухим забралом обнаруживается нежная и юная девушка – за крепким панцирем скрывается хрупкое и чувствительное существо.

Одно из главных режиссерских решений в спектакле – то, что мачеху и Царь-девицу играет одна актриса. Разделенные надвое две ипостаси женской натуры. Виктория Савельева, переключаясь от одного к другому, создает в спектакле два цельных и полнокровных образа, каждый из которых при этом имеет свое развитие. Царица, в начале по-девичьи трогательная, в легком белом сарафане, впервые в жизни встречается с настоящей страстью, постепенно сжигающей ее изнутри. По капле, вступив в сговор с колдовскими силами, она превращается в ворожею и ведьму. Кульминацией спектакля становится танец царицы в черном платье и черном кокошнике, когда царь «дарит» ее царевичу. Этот танец носит, конечно, некий языческий, ритуальный характер – экстатическое безумие, магический акт перевоплощения в демоническое существо. Стоит отметить, что хореограф Артур Ощепков подарил персонажам в этом спектакле особую пластику, выражающую метафизику движения. Вдобавок к визуальным аллюзиям, здесь создаются особые ритмослыслы/ритмообразы, которые тоже вбирают в себя ритмику поэзии Цветаевой.

Очень интересно показывает царевича Стас Мотырев – он красив изнеженной красотой, хрупкий, с нежным, чистым и светлым лицом. Он предстает в облике испанского тореадора, и этот образ захватывает прежде всего ощущением постоянной близости смерти, заигрывания со смертью. Далекий от воинственности, неспособный держать в руках ничего опаснее гуслей, он вынужден противостоять несоизмеримо более могущественным силам – и власти царя-отца, и магии колдуна. В другие моменты царевич предстает с длинными, спускающимися до пола белыми рукавами. Образ Пьеро – один из центральных символов Серебряного века. Черный Пьеро, Безумный Пьеро, Печальный Пьеро – неудачливый любовник, тоскующий по потерянной любви, ставший в ХХ веке воплощением мечтательности. Бесплотная, оторванная о всех земных связей половина некогда цельной личности.

Царь для Дмитрия Жойдика – уже привычное амплуа актера в Театра Романа Виктюка (Юстиниан в «Отравленной тунике», Ирод Антипа в «Саломее»). Для этого Царя – «людям – море синее, мое море – винное». С землистым цветом лица, а он явно царь подземного мира, так как обитает «в нутре земном», и это и винный погреб в прямом смысле, и мифологическое подземное царство; в царском головном уборе и красной мантии, сильно утративших свое былое великолепие – он постоянно пребывает в состоянии измененного сознания, которое приводит и к крушению его шатра, и к полному личностному краху. Во время встречи Царя с сыном-царевичем выясняется, что он начисто забыл и о первой жене, и о сыне от того брака, и о своем втором супружестве. Сущность его очевидна: Царь-забвение, царь-небытие.

Колдун – Дмитрий Бозин, он же и ветер-ревнивец, предстает черным, ирреальным, словно сошедшим с офортов Гойи существом. Темный образ с колючками-шипами, острым клювом и копытами стоит в одном ряду с гумилевским Недотыкомкой. Болезненность, тревожность, измененное психическое состояние, механизмы разрушения оказываются теми могущественными и властными силами, воплощенными в этом существе, которые овладевают всеми персонажами и перекраивают мир по своему разумению, уничтожая в людях все человеческое, превращая их в ведьм (мачеха), потерявших память и забывших собственных детей алкоголиков (царь), потерявших связь с реальностью и погрузившихся в грезы скитальцев (царевич) и даже заставляют вырвать от отчаяния сердце (Царь-девица).

Цветаевский слог, исповедальный и очень эмоционально напряженный, определяет и интонацию спектакля. Очень редко сегодня на сцене можно встретить такую эстетику, которая через нетривиальность, декадентство вытаскивает наружу вечные и понятные человеческие ощущения. Иллюзия здесь становится важнее яви, ведь эти символы можно разгадывать бесконечно, но какая в итоге разница, что скрывается за ними? Главное – погружение, возможность оторваться от хаотичного потока событий разваливающегося внешнего мира и устремиться к самой сути бытия. «Царь-девица» – золотой сон родом из эпохи модерна, ода эпохе модерна и бесконечно печальный реквием по ней же.

Фото: Вера Трусова