Двое

Две минуты и несколько фраз. «Двое» Дмитрия Крымова в Музее Москвы

Автор: Нелли Когут

Дмитрий Крымов совместно с театральным агентством «Арт-Партнер XXI» Леонида Робермана выпускает уже не первый спектакль. В 2017 году вышла «Безприданница» по пьесе А.Н. Островского, а в 2019-м — «Борис» по пушкинскому «Борису Годунову». Двое — это великий советский трагик Соломон Михоэлс и великий американский комик Чарли Чаплин. В начале это две ростовые куклы, затем — актеры Максим Виторган и Роза Хайруллина.

Соломон Михоэлс — руководитель театра ГОСЕТ и председатель Еврейского Антифашистского комитета, который по указу Сталина 1943 году был направлен в Америку для привлечения еврейского капитала от выдающихся деятелей науки и культуры. В реальности разговор Михоэлса с Чаплиным длился две минуты, и чтобы договориться было достаточно всего пары слов — выделенных денег хватило на 1000 самолетов и 500 танков, и это внесло свой важнейший вклад в общей борьбе с фашизмом.

«У каждого свой цирк», — эта фраза, сказанная Чаплиным Михоэлсу, задает всю систему координат спектакля. Оба актера снялись в фильмах под таким названием, но в реальности творился цирк совсем другой — лютый, жестокий и безжалостный. Чаплин бежал в Европу из-за обвинений в связи с коммунистическим режимом, Михоэлс в 1948 году был убит агентами МГБ по прямому приказу Сталина.

Эти герои существуют в пространстве, построенном как набор комнат-ячеек, в каждой из которых что-то происходит (художник Анна Гребенникова). В крайней левой комнате, которую зрители могут исследовать еще до начала спектакля, располагается кабинет Чаплина. Старый проектор показывает фильмы, принесшие ему мировую славу, а из окна видны верхушки небоскребов. Один взмах огромного гипсового носа, как шаром-молотом на строительном кране, — и рушится стена между кабинетом и основной сценой. Условная Америка проникает в основное пространство зала, теперь ставшее гостиной Чаплина, где и происходит знаменательная встреча.

Однако есть другая комната, даже скорее подземный мрачный бункер, из которого непрерывно за Чаплиным и Михоэлсом будет наблюдать недремлющий «кремлевский горец». Его образ намеренно снижен, и цирк здесь воплощен буквально: горбатый Сталин с устрашающим лицом, покрытым коростой, то сальто, то колесо, то еще какой-нибудь цирковой трюк выкинет (яркая гротескная работа Александра Кубанина, развившего состояние «смех сквозь ужас»).

У Крымова разговор Чаплина и Михоэлса растянулся на два часа. Несмотря на то, что ужасы войны и репрессий присутствуют фоном на протяжении всего спектакля, для них самым нужным оказалось высказаться вовсе не о страхе, опасности и бесправии личности. В самом деле, о чем могли разговаривать два величайших актера ХХ века? Конечно, об искусстве: о театре, кино и тонкостях профессии. Куда важнее научиться правильно кидать котелок, обсудить, как могут порваться штаны от психологического зажима или как станцевать чечетку под Puttin’ On The Ritz. Потому что в этом — жизнь и спасение.

Крымов начинает с того, что представляет двух артистов-гениев в виде впечатляющего размера ростовых кукол. Они — звезды, они выше, больше всех в прямом и переносном смыслах. А дальше эти публичные образы, маски буквально рассыпаются по суставам на отдельные части тела, и «священные чудовища» оживают, очеловечиваются, когда вместо кукол появляются актеры.

Трехметровый Михоэлс (еще кукла) в приемной у Сталина запуганный, униженный, раскачивается из стороны в сторону; от нервных движений падают на пол шляпа и сумка. Смелость и жизненную силу Михоэлсу дает Максим Виторган. Если в первые моменты встречи кукольный Михоэлс боится сделать лишний шаг, робко ступая на дорогой пол из бука и дуба, то потом, включаясь с Чаплиным в импровизированную репетицию сцены из шекспировской трагедии, он полностью преображается. Только играя свои роли, они оба становятся по-настоящему свободными.

Чаплин-Хайруллина — это дух, суть чаплинского гения, глубоко трагическая сущность под маской смешного оптимиста-неудачника, который найдет выход из любых передряг. Решив покончить с комедией, этот Чаплин просит народного артиста СССР дать урок актерского мастерства, и примеряет на себя роль короля Лира, а дальше — уже русская классика и читка «с листа» по томику «Войны и мира» Толстого. В сцене бала Наташи Ростовой драматизм взвинчивается до предела вместе с заметающими все хлопьями снега. Под второй вальс Шостаковича маленькая беззащитная фигурка Чаплина-Хайруллиной закружится, как пушинка, в объятиях сильного и по-мужски значительного Михоэлса-Виторгана: сыграть, сыграть все, что угодно, швабру, диван, жену на диване. Конец игры — смерть. Титры на экране расскажут о дальнейшей судьбе, уготованной каждому из них, и о тщетности брошенного в ответ «В следующий раз».

Крымова больше всего интересует путешествие в прошлое и столкновения, соприкосновения в этической и моральной плоскостях. Неизвестно, задумывалось это специально или нет, но ему точно удалось добиться того, что контакт с военным временем, расцветом «коричневой чумы», а в Советском Союзе — временем борьбы с инакомыслием, «Дела врачей» и антисемитизма на государственном уровне, меняет зрительскую оптику и на современность.

«Двое» — спектакль о всегда трагической для России теме взаимоотношений художника и власти, о нашей беспомощности и беззащитности перед историческим прошлым, это спектакль-реквием. В 1948 году Роберт Фальк написал в память о своем только что убитом друге Соломоне Михоэлсе натюрморт. Он называется «Голубка и роза. Реквием». На нем в фиолетовой дымке, как в каком-то космосе бесконечности, тонут белая роза из надгробного венка актера и лазурная глиняная голубка. Свой не живописный, а театральный реквием создает Дмитрий Крымов. Он населяет спектакль этими образами щемящего одиночества и абсолютной хрупкости. Где-то в вымышленной гостиной Чаплина в Беверли-Хиллс в клетке живет волшебная певчая гватемальская птица, а великий комик играет один из самых трагических финалов мировой драматургии — смерти Лира и Корделии, сжимая розу, рассыпающуюся в руке в память о всех трагически ушедших нежными белыми лепестками.