Мертвые души

«Мертвые души»: маска Гоголя и фантасмагория на двоих

Автор: Нелли Когут

Новая постановка в Театре Вахтангова в режиссуре Владимира Иванова и в оформлении Максима Обрезкова сразу поражает своей визуальной безупречностью. При том, что на сцене задействованы всего два актера — Мария Аронова и Владислав Гандрабура, мощь визуальной картинки не подавляет артистов, а существует с ними на равных.

Фантастические, таинственно-мрачные истории Гоголя как нельзя лучше подходят для театра, где прямой контакт со зрителем позволяет творить настоящую магию. Вот и «Мертвые души» завораживают рассыпанным с помощью световых эффектов по всему пространству сцены рукописным текстом, огоньками масляных ламп, куклами, элементами теневого театра и прочими постановочными прелестями. Однако, прежде всего, немыслимыми чудесами актерского перевоплощения: за три часа действия Аронова и Гандрабура сменяют больше десятка образов, играют попеременно Чичикова, Собакевича, Ноздрева, Манилова, Плюшкина, Коробочку, родителей Чичикова, начальство, сослуживцев и даже сплетничающих светских дам — «приятную во всех отношениях даму» и «просто приятную даму».

Сюрреалистический стиль постановки, парадоксальное сочетание форм, смешение реальности и иллюзии обнажает гофманианскую грань в творчестве Гоголя. Немецкий писатель-романтик Эрнест Теодор Амадей Гофман, кажется, повлиял даже на то, как создатели обозначили жанр спектакля — галопад. То есть парный танец с резкими движениями — большая скорость, так, что захватывает дух, головокружение и полная потеря ощущения реальности. Феерия, одним словом.

Перевернута с ног на голову и хронология «Мертвых душ»: первый акт спектакля — это последняя глава, где рассказывается о детстве и первых карьерных шагах Чичикова. А уже во втором акте мы отправляемся вместе с Чичиковым в путешествие с целью скупки фиктивно числящихся крепостных. Чичиков здесь носит узнаваемую полумаску с вытянутым носом, усиками и черными волосами — у бывшего коллежского советника Павла Ивановича, выдающего себя за помещика, лицо самого Гоголя. Только веселость, искрящуюся в глазах, маске передать невозможно. Актеры, по очереди оживляя этот вроде бы всем знакомый слепок (маска, фрак брусничного цвета, белый жилет, черное жабо и укороченные брюки), представили его так, что воспринимается он как-то совсем иначе, по-новому. Эти мертвенные застывшие маски-лица, костюмы, которые вроде бы и напоминают реальную моду николаевской эпохи, но представлены как образы из подсознания, создают впечатление оторванности от бытовой повседневности. Гоголевская-гофманская стихия, как и любой карнавал, таит в себе что-то шаткое, нетрезвое, инфернальное.

Новая сценическая версия гоголевской поэмы, преподнесенная с этого ракурса, становится торжеством внешней характерности актера. Пустопорожник и бездеятельный мечтатель Манилов весь в белых розах, как бы намекающих на его «прекраснодушие»; грубый Собакевич с мохнатой взъерошенной головой огромен и все у него огромно — на его стул Чичиков забирается с трудом. Особенно в череде этих красочных и эффектных типов, фантастически исполненных Ароновой, запоминается Коробочка. С перьями на голове, на коротеньких ножках, живущая в сундуке, она напоминает не то курицу, не то карлика-злодея Цахеса — еще один «привет» Гофману.

Каждому герою предназначен не только костюм, но своя уникальная пластика и голос. Арсенал выразительных средств Ароновой поражает разнообразием: от заискивающего и манерного Манилова до хрипящего и шатающегося пьяного Селифана. Однако не стоит думать, что спектакль превращается в бенефис народной артистки Ароновой. Она мастерски работает в паре со своим партнером по сцене и сыном в реальной жизни Владиславом Гандрабурой, не затмевая его, но и не пытаясь нарочито помочь, выставить его в выгодном свете. Гандрабура сам большой артист — он с удивительной легкостью, живостью и иронией ведет свою партию.

Однако за яркой внешней оболочкой спектакля не теряется беспощадная гоголевская сатира на российскую действительность. Текст, с его последовательным вскрытием всей мерзости коррупции, корыстолюбия, бездуховности, стремления выслужиться, звучит все так же свежо. А монолог отца Павлуши о том, что только копеечка-то не выдаст и прошибет все на свете, и вовсе выступает как духовное напутствие. Вернее, весь трагизм и ужас содержания с внешней формой спаян и через нее проявляется — в этой непрекращающейся ни на секунду причудливой буффонаде, где сон и явь, комедия и кошмар окончательно стали неразличимы.

Только ответа на вопрос «Русь, куда ж несешься ты?» как не было, так и не будет.

Подробности и билеты.