Ну здравствуй, Лена!

Светлая голова побеждает хтонь: «Ну здравствуй, Лена!» Мастерской Брусникина и пространства «Внутри»

 Автор: Нелли Когут

Мастерская Брусникина и пространство «Внутри» показали премьеру «Ну здравствуй, Лена!» по пьесе Марии Малухиной «Мертвая голова» – и это по-настоящему психотерапевтическое зрелище.

Спектакль Михаила Мещерякова берется за исследование путей обретения смысла жизни. Марина Калецкая (Пантелеймона из весьма нашумевшего и набирающего популярность сериала «Монастырь» Александра Молочникова) играет Лену, которая на пороге тридцатилетия оказалась перед необходимостью как-то осмыслить прошлый опыт, чтобы окончательно в нем не потонуть. Роль головы – по сюжету в лесу посреди ночи героиня встречает самую настоящую говорящую человеческую голову, которая и становится для нее ментором и наставником – досталась Павлу Мисаилову.

Жанр пьесы Малухиной сложносочиненный и не умещается какие-то четко определяемые категории. Текст в самом начале заходит в зону социокритического высказывания – большая часть жизни Лены проходит в сонных пробках на бессмысленную работу в отделе маркетинга, где, кажется, ни коллеги, ни заказчики толком не знают, что им надо. Она мечтала стать шоураннером в Голливуде, даже выучилась на сценариста, но вынуждена сочинять в рядовом креативном агентстве концепции корпоративов. С женихом Димой (Родион Прилепин) они готовятся к свадьбе, но и тут все исполняют роли по социально одобряемому сценарию, равнодушно «плывя по течению». Ее не трогает подготовка к празднику, а единственное, как кажется, что волнует Диму – «справедливое» разделение расходов.

Действие стремительно проходит путь к магическому реализму. Помимо упомянутой головы (она обозначена как Од), здесь встречается, как в древнегреческом театре, хор – Сводный хтонический хор имени бессмертной матери Гекаты, или, по выражению головы, просто-напросто душнилы. Душнилы вспоминают съеденного волком Публия, от которого осталась одна голова, и вообще предупреждают, что мертвые головы приносят одни несчастья. Хор в светлых платьях и кружевных масках со следами поцелуев (лиц мы не видим) воплощает пробуждающийся внутренний голос героини, выражая отношение к тому или иному событию («мучительно выдает креативные концепции, очень плохо, ужас, кошмар, мурашки по нашим нежным загривкам, нельзя же так, в самом деле, Лена»). Они же – что равно проснувшемуся самосознанию Лены – помогут разжечь и финальный обновляющий огонь.

Все персонажи, кроме Лены, максимально карикатурны. И это, конечно, очень хорошо передает состояние героини, существующей в окружающей ее абсурдной реальности. И не так просто сказать, что кажется более диким и нелепым – встреча в лесу с говорящей головой-психоаналитиком после такой ударной ночи в клубе, что сразу и не разберешь, взаправду это или только привиделось, или планерки с коллегами, где обсуждаются самураи и цветы волшебной сакуры для рекламы мягкой мебели «Шатура», сестра-Леля (Юлия Гревцова), в воскресенье утром требующая помощи в оклеивании блестками игрушечного нарвала, чтобы впечатлить родителей в детском саду, попутно строя планы на квартиру Лены, или без пяти минут муж Дима, не позвонивший в течение недели после того, как Лена не пришла на встречу.

В какой-то момент Лена, на пике эмоционального напряжения и отчаяния, перед зеркалом рисует себе помадой узнаваемое продолжение «улыбки» Джокера. Отчасти это похоже на сознательную самоизоляцию, ту четко обозначенную черту, которую героиня проводит между собой и остальными: полное отрицание социального давления – очень сильная авторская эмоция, которую можно вычленить в спектакле. Героиня (как и Джокер, но, конечно, не так радикально) все больше начинает отдаляться в сторону подсознательного, интуитивного, что напрямую связано с мифологическим сознанием человека. Наделить невыносимую реальность чем-то сверхъестественным оказывается для героини прекрасным способом отрешиться от бытового, рутинного восприятия и наконец понять происходящее с ней.

В постановке Мещерякова это подчеркивается очень изящным ходом – действие органично перетекает со сцены на киноэкран и обратно, тем самым как бы переключается и режим повествования: от первого лица на сцене, и «со стороны», от третьего лица в видео.

Это отражение того процесса, который происходит внутри героини: движение от наблюдения за собой словно со стороны к попыткам прислушаться к себе, в чем и помогают глубокие и саркастичные разговоры с головой. К слову, на сцене зрители и видят буквально голову – тело артиста Павла Мисаилова скрыто в черном коробе на фоне черного задника. Так что из актерских инструментов тут остаются только голос и мимика, но даже с такими ограниченными средствами ему удалось создать обаятельный образ добродушного и острого на язык друга-психоаналитика.

Встреча с головой – нечто экстраординарное, шокирующее, что выбивает Лену из привычного ритма жизни. И этот новый взгляд на реальность рождает в ее сознании очень яркие чувственные образы, главный здесь из которых, конечно – городок русской сказки. Эти пугающие героиню и всех соседей деревянные истуканы, созданные местным безумным дедом-столяром Михаилом Гавриловичем и поставленные во дворе на детской площадке, – символ того, какие устрашающие формы может принимать бесцельная, бесконтрольная деятельность.

Финалом этого паноптикума деревянных чудовищ стараниями Лены становится их полыхание в огне – синем пламени. Действительно, новое может появиться лишь на обломках старого.