Три вопроса Джорджу Ромеро

Ваш первый и самый знаменитый фильм «Ночь живых мертвецов» (1968) был здорово похож на документальный. Это был сознательный художественный жест или просто не хватало денег?
Конечно, второе. Но дело было не только в нехватке денег. С одной стороны, я нарочно хотел добиться квазидокументальности. С другой — в то время мне доводилось снимать только документалки — так что я просто сделал все, как умел. Хотя ближе к концу съемок мне помогали приятели с телевидения — они притащили свои камеры и даже подогнали вертолет. Так что в итоге получилось не просто документальное кино, а странная помесь репортажа с Орсоном Уэллсом. Да, я помню, что тогда я как раз пересмотрел «Печать зла» и находился под сильным впечатлением.
Многие зрители говорят, что ваши мертвецы не кажутся воплощением зла. Иногда их даже бывает жалко, да и вообще они симпатичней своих живых врагов. Вы их действительно так любите?
С самого детства мне казалось, что монстры — это и есть настоящие герои. Они ведь обычно незлые. А то, что они враждуют с людьми… Такова уж их природа! Есть, конечно, фильмы, в которых монстр отвратителен. Но есть и старая традиция симпатичных чудовищ — Кинг-Конг, например.
В «Земле мертвых» вы старались как-то адаптировать зомби к запросам сегодняшней публики?
Да нет… В общем, мое видение живых мертвецов с годами не изменилось (смеется). Они попрежнему не умеют бегать — мои зомби не из тех, кто ходит в спортзал. Скорее, в библиотеку… Вы, кстати, заметили, что от фильма к фильму они умнеют? И, конечно, их по-прежнему трудно назвать очень страшными — они не ужасней, чем персонажи первых компьютерных игр-«шутеров». Я же вырос на фильмах о Франкенштейне и Мумии, мне нравятся именно такие монстры. Медлительные — но настойчивые!