Автор-исполнитель. Интервью с Евгением Гришковцом
В театральный центр «На Страстном», где перед началом спектакля «Планета» было назначено интервью, Евгений Гришковец опоздал часа на два. Извинившись, повел меня в комнату 205, оказавшуюся закрытой. Публика уже энергично поглощала кофе в фойе, время поджимало, и Женя потребовал начать беседу в коридоре.
Может быть, начнем с рассказа о вашем новом проекте?
Вы имеете в виду меня и «Бигуди»?
Да, хотелось бы подробнее узнать о сути ваших музыкальных экспериментов.
Об этом же много писали.
Ну и что?
Задавайте другие вопросы.
(Пришел некто и открыл 205-ю комнату. Мы переместились туда. Гришковец снял очки и устало посмотрел на меня.)
У вас такой несчастный вид… Вы очень загружены или надоело давать интервью?
Я очень мало бываю в Москве, а как появляюсь — сразу наваливается масса необязательных дел.
Типа этого разговора?
(Смеется.) Да…
Так что за альбом вы сделали?
Это серьезный проект, гораздо более амбициозный, чем предыдущий. Когда мы писали первый альбом, еще не понимали, будут ли его слушать. Перед началом каждого концерта я извинялся перед людьми за то, что сегодня петь не буду. Многие вообще не знали, кто я такой.
Не знали?!
Серьезно, в клубах же другая публика. Иногда были выкрики не очень трезвых людей типа: «А че это он там несет за ахинею?„
В новом альбоме вы не запели?
Нет, и не собираюсь. Но и музыкальная, и текстовая составляющие сделаны на основе серьезной концертной практики, которую мы осуществили вместе с группой „Бигуди“. Поэтому теперь у нас совершенно другое ощущение материала: это более песенный формат.
Какой же он песенный, если вы не поете?
(Лениво раздражаясь.) Ну подождите, я же не договорил…
Извините…
Песенный формат в том смысле, что структурно это похоже на песни: припевы, некие смысловые рефрены, высказывания, похожие на куплеты. Материал стал менее повествовательным, менее литературным, при этом существенно более лиричным. И в нем также доминирует тема любви. Музыкальная составляющая стала недосягаемо высокой в современном русском музыкальном контексте. То, что сделали Максим Сергеев и группа „Бигуди“, не имеет аналогов. Я не нахожу им равных.
Вы это всерьез? Действительно нигде не видите конкурентов группе „Бигуди“?
Я говорю только о русском контексте.
Слава богу, только о русском…
Ну а что еще я могу иметь в виду? Мы же не рассчитываем покорить Запад.
Простите, но какого черта заниматься амбициозным музыкальным проектом, если вы повсюду декларируете, что не имеете ни слуха, ни голоса?
Смысла нет никакого, это я всегда говорил и говорю. Мне очень не нравится этот вопрос, не хочу на него отвечать.
Но хотя бы — откуда взялась идея говорить под музыку?
(Очень четко выговаривает буквы и даже больше не картавит.) Я ориентировался на Малкома Макларена и его альбом „Париж“.
У меня есть этот диск. На мой взгляд, „Париж“ — несколько слащавая вещь, к тому же Макларен там действительно поет.
О вкусах не спорят, и Макларен там не поет, он так немно-о-жко подпевает, но в основном говорит.
То есть Макларен — ваш ориентир в мире музыки?
(Напрягается.) Просто совершенно не знаю, как отвечать на такие вопросы. Я на них н и к о г д а не отвечаю!
Хорошо, пошли дальше. Вы избирательный человек в общении?
Да. Избирателен до капризности.
Вы еще и капризный?
(Почти теряя терпение.) Я сказал не „капризный“, а „избирательный до капризности“, я всегда очень четко формулирую. Это моя профессия — точно формулировать, иначе за то, что я пишу, мне не платили бы денег.
Чем вы так раздражены?
Я сержусь, но не раздражен. Пока я держусь… (Вместо обещанных сорока минут Гришковец продержался только двадцать, но какой джентльмен, ни разу не повысил голоса.)
(Продолжаю нудить.) Тогда чем вы рассержены?
Причина проста. Вопросы, которые вы задаете, мне совершенно неинтересны. Когда вопрос интересен — возникает диалог, а вместе с ним сотворчество. А когда ты выполняешь не очень интересную работу, да еще и понимаешь, что она не очень обязательная, — возникает раздражение. Все ясно?
Но ведь конфликт во время диалога — это тоже творчество?
Нет, я лично не являюсь инициатором подобного процесса…
Поэтому я беру инициативу, а заодно и ответственность на себя и пытаюсь спровоцировать вас на подобный разговор.
Ну, нет…
А может быть, у вас есть другие экстравагантные проекты, которые вам интересны? Скажем, танцевальные? Вы будете говорить в окружении какой-нибудь дэнс-группы?
Может и такое случиться, не исключаю.
Вы полчаса меня с такими вопросами сможете вынести?
Очень сложно, потому что я человек… (Неожиданно глядя на меня в упор, твердо.) Не знаю, какой я человек.
Вас практически невозможно поставить в тупик, невозможно спровоцировать на агрессию! Вы фантастически спокойны и безупречно обаятельны. И глаза у вас такие добрые-добрые…
(Вдруг он широко улыбается, голос теплеет.) Неприкрытая лесть — это самое лучшее оружие! (Смеется.) Самое действенное. Вот видите, я сразу же перестал сердиться!
А вы часто сердитесь?
Да, бываю резок и даже жесток. Люди, которые со мной работают,это знают.
А женщинам дерзите?
Нахамить, полагаю, я вообще не могу. Да, бываю резок с сотрудниками женского пола, если в процессе работы это необходимо, чтобы достичь определенного результата.
Сменим тему. Вы не боитесь надоесть зрителю?
Нет. Я вообще не очень трусливый человек. И твердо знаю, что в какой-то момент перестану быть интересным публике. Наступит день, когда я не смогу остро почувствовать время, перестану точно в него попадать. Но я этого не боюсь! Я опасаюсь не заметить, когда такое произойдет.
Я недавно услышала от Лимонова любопытное определение творчества Бродского. Он сказал, что Бродский был вопиюще несовременен и именно этим положил весь Запад на лопатки. Может быть, стоит отойти от современности, от моды и перейти на противоположную сторону? Взять и положить время на лопатки?
Я не знаю, что будет в тот момент со мной и какое будет вокруг меня время. Мы же говорим о том, что есть сейчас?
Вы живете только сегодняшним днем или у вас есть какая-то творческая стратегия на будущее?
Конечно, есть. Вообще, я довольно рациональный человек. И если бы не был таковым, то по интенсивности жизни, которую веду, не смог бы выдержать подобного творческого ритма. Кроме того, я еще и очень дисциплинированный.
Неужели вы до такой степени прагматик?
Господи, с чего вы это взяли? Я постоянно совершаю „отвязные“ поступки!
Например?
Вот, презентую альбом с группой „Бигуди“, который непонятно на фига вообще создан… Вы же только что сами сказали. И делаю это не для того, чтобы заработать денег, а исключительно из художественных соображений!
Машину водите? Спрашиваю с умыслом — правила нарушаете?
Я не умею водить машину. Вот этого я действительно боюсь. Слишком серьезная ответственность. Я же учился и понимаю, что, вставляя ключ в зажигание, начинаю управлять смертельно опасной штуковиной — опасной не только для меня, но и для тех, кто переходит улицу. И я не выдерживаю такой ответственности. Причем меня иногда огорчает, когда я вижу, как какой-нибудь ужасный мужик в огромных очках-пепельницах спокойно едет на машине. И я ужасно расстраиваюсь — ведь едет же!!! А я боюсь!
Будучи провинциалом, вы привыкли к Москве? Вот, к примеру, актер Гоша Куценко говорит, что Москва на
него „давит“…
(Опять раздражается.) Меня вообще не очень интересует точка зрения артистов. Я сейчас не Гошу Куценко имею в виду, а актеров вообще. Это люди, чьи мнения не особенно ценны. Актер — человек, который в основном живет внешней стороной жизни, он не самостоятелен практически ни в чем, потому что всю жизнь участвует в чужих инициативах: в чужих спектаклях, фильмах, все время говорит чужие тексты. Есть, конечно, исключения из правил — великие актеры. Но это всего лишь исключения, которые подтверждают правило…
А вы не актер?
Я не актер.
Кто же тогда?
Черт его знает… Человек нормальный. Я никогда не исполнял поставленной передо мной актерской задачи, которая была бы сформулирована другим человеком.
Вы вообще никому не подчиняетесь?
Да не в этом дело… Если вы мне скажете, что я великий или даже гениальный артист, — это не так! Повторяю — я никогда не выполнял актерских функций, то есть задач, поставленных передо мной кем-то! Текст, который я произношу, — мой, и в этом большая разница. Но актерскую профессию очень уважаю, потому что в театре всю радость аудитории дарит не столько режиссер или драматург, сколько актер. (Смотрит на часы.) У вас две минуты осталось…
Если вы не великий актер, то, может быть, великий писатель?
Я никак не могу быть великим писателем. Время великих давно прошло. Они сегодня не нужны. Даже если бы у меня были такие амбиции, сейчас лучше быть современным и точным! Вот этого мне очень хочется. (Надевает очки и говорит сквозь смех.) Хороший индеец — мертвый индеец. Великий человек в современном мире — мертвый человек.
ПЕТЬ!
В 2002 году Евгений Гришковец — то ли расширяя сферу влияния, то ли из чистого любопытства — заплыл на своем дредноуте бытовой философии в музыкальную акваторию и с помощью группы легкой электроники „Бигуди“ записал альбом „Сейчас“. Монологи “обо всем и ни о чем„, характерные для творчества бывшего моремана, были положены на ненавязчивую музыку калининградского трио. Альбом произвел тот же эффект, что и предыдущие текстовые и драматургические воплощения Евгения Гришковца. Некурящие с восторгом узнавали себя в треке „Сигарета“, а повседневные фразы (“Что делаю? Стою в пробке…„) приобретали экзистенциальную многозначительность. Были и живые выступления проекта „Гришковец и «Бигуди“», создававшие впечатление, что драматург и музыканты существуют на сцене отдельно друг от друга: то ли из-за несовпадения форматов (увесистые тексты против легкой музыки), то ли из-за масштаба фигуры Евгения, выпирающей из музыкального контекста как шило из мешка.
В начале декабря этого года лейбл „Снегири“ выпустил второй альбом Евгения Гришковца и „Бигудей“ под названием „Петь“. “Мелодии Макса Сергеева стали столь сильными, что их невозможно забивать словами», — поясняет человек, который съел собаку.