Ротный. Интервью с Федором Бондарчуком
9-я рота 345-го парашютно-десантного полка полегла в Афганистане почти вся. Вчерашние пацаны, без пяти минут дембели, погибали в последние дни бездарной войны после того, как был объявлен мир. Они держали высоту под напором арабских наемников — «черных аистов». У них не было связи. О них забыли. У ворот военкомата они прощались с родителями и девушками. В горах Афгана — прощались с жизнью.
Горную «афганскую дорогу» для «9 роты» проложили в Старокрымском карьере.
Бульдозеры поработали на славу: раньше на украинской карте такой дороги не было — теперь пускай наносят. Неподалеку,
в низине, построили кишлак из песка и ракушечника. К концу съемок он был взорван — не для того, чтоб врагу не досталось,
а по сюжетной необходимости. Искореженная техника, зависшие в небе вертолеты, сухая дробь выстрелов, рассыпанные по горам еще живые и уже убитые солдаты,
кровь, гарь и чад — в фильме Бондарчука-младшего жернова войны крутятся, конечно, не так величественно, как у его отца — знаменитого баталиста, но это не игра в войну. Это война.
Дмитрий Савельев: Федор, сколько лет вы ждали момента, когда можно будет взяться за «9 роту» и сделать ее «по-взрослому»?
Федор Бондарчук: Пять лет, шестой скоро пойдет.
Д.С. Уже не пойдет — вы же ее сделали. За это время, я думаю, у вас было немало вариантов для дебюта в большом кино.
Ф.Б. Конечно. Но я их либо отклонял, либо переводил из
Д.С. Почему вы так упорно стремились именно к «9 роте»?
Ф.Б. Много причин. Главное, я не могу смириться с тем, что я чем-то сильно болею, что-то очень хочу сделать, а это, мать твою, никак невозможно! Невозможность висит на мне чудовищным грузом. Я должен его сбросить. Это что-то из области психоанализа, наверное.
Д.С.А просто взять в руки воображаемый карандаш и вычеркнуть из воображаемого списка невыполненный пункт?
Ф.Б. Вот не получается у меня так! Вообще, у меня так складывается в жизни, что все должно дойти до логического конца. Пускай даже до полного провала, только бы не было зависания груза… Я сказал, что это главное, да? Нет, это очень важно, но главное — другое. Главное, что я хотел снять кино про наше поколение, про нас, теперь уже сорокалетних, которым когда-то было восемнадцать. Про смелость, мужскую дружбу, даже любовь. Про войну и про то, чем стал для моих ровесников Афган.
Д.С. Правильно ли я понимаю, что вы делали кино открытого чувства?
Ф.Б. Правильно понимаете. Все чувства открыты, все наружу.
Д.С. А жанр у вашего фильма какой?
Ф.Б. Драма.
Д.С.Не трагедия? Столько парней гибнет…
Ф.Б. Нет, драма.
Д.С. За эти пять с лишним лет ваше отношение к собственному замыслу не менялось?
Ф.Б. Менялось очень сильно. Все сложилось окончательно, когда появилась натура. В таких вещах нельзя слишком нагло обманывать зрителя. Нельзя снять эту историю на двух квадратных метрах подмосковного карьера с двумя-тремя танками. Нельзя — и даже не надо пытаться. Поэтому я ждал.
Д.С. Чтобы совсем никого не обманывать, надо было снимать «9 роту» в Афганистане. Или в Таджикистане.
Ф.Б. Мы и собирались — в Таджикистане, но там нет нужной техники, там не страхуют дорогущие камеры, привезенные из Москвы, там нет российских войск, даже эсэнгэшных войск нет, а есть только 201-я мотострелковая дивизия, состоящая полностью из таджиков.
Д.С. Понятно, снимать там — это был бы серьезный риск.
Ф.Б. Колоссальный и неоправданный. Риск был и на Украине, где мы в итоге снимали. Потому что машины переворачивались в горах, ветры сдували палатки с людьми. Да и просто огромное количество организационных сложностей. Но не это важно, а то, что, когда мы нашли это место, Старокрымский карьер под Феодосией, сфотографировали и показали ребятам из 9-й роты, которые нас консультируют, они сказали: так мы же здесь и служили! Я ответил: отлично, только это Украина.
Д.С. С пространством ясно, а как со временем? Как вы восстанавливали на экране восьмидесятые годы?
Ф.Б. В принципе сама по себе военная тема размывает время. Форма по-прежнему зеленая, горы такие же песочные, танк — он и сейчас железный. Но мне то время очень дорого, и мне кажется, оно в фильме есть. Этого ощущения можно ведь разными способами добиться. Можно сделать фильм про горшок с алоэ на окне у старушки, живущей на Цветном бульваре, только про горшок — и это будет 1973 год. У меня время попадает в кадр через реплики, через очки с наклейкой Italy, через сигареты «Родопи», через музыку из радиоприемников.
Д.С. Тут есть опасность «педали». Когда, например, в фильме про ранние восьмидесятые актер на переднем плане усиленно крутит в руках кубик Рубика.
Ф.Б. Абсолютно согласен и всеми силами пытался этого избежать. Может, зритель даже и не увидит примет времени, может, краем глаза зацепит — уже достаточно. Я во всем боялся «педали». Страшно боялся ряженых афганцев, но тем, как оператор Максим Осадчий снял афганский быт, все эти кишлаки и жизнь в них, я очень доволен. Потому что, первый раз войдя в декорацию и установив камеру, мы увидели «али-бабу». Потом все же нашли ход, и получилось такое CNN International — то, что надо. А то мы же избалованы и в некотором смысле испорчены глянцем шоу-бизнеса. Пятнадцать лет этим занимаемся, не шутка. Могу с закрытыми глазами пощупать человека, да хоть бы вас, и сказать: я тебя сниму. Свет туда, свет сюда — и понеслась. Потом на постпродакшне уберем щечки… В общем, нас поначалу заносило немного: пафосный план, нижняя точка съемки. Приходилось бить себя по рукам.
Д.С. Старые военные фильмы для вдохновения пересматривали?
Ф.Б. Да. И наши, и европейские, и американские. Конкретно называть не буду, но мы с оператором и художником определили для себя тридцать фильмов, чей взгляд на войну нам близок. Кроме того, важно не повторить чужое, даже непреднамеренно. Если дать человеку в руки нож и яблоко, он разрежет его точно тем же способом, каким двадцать раз разрезали до него. Мне хотелось в двадцать первый раз сделать это по-своему. Поэтому от многих сцен на ходу пришлось отказываться.
Д.С. Долго снимали?
Ф.Б. Предполагали девяносто пять дней съемочного периода, это уже много, а в итоге вышли в сто двадцать. Именно из-за тщательности.
Д.С. Не чувствовали себя при этом заложником собственной установки на оригинальный, двадцать первый способ «разрезать яблоко»?
Ф.Б. Нет, режиссерский технологический инструмент — это все же для меня было на втором месте, а на первом — артисты, создающие своей игрой психологическое содержание и напряжение в каждом эпизоде.
Д.С. У вас было достаточно времени, чтобы своих артистов, солдат 9-й роты, притереть друг к другу?
Ф.Б. Их не надо было притирать. Мы снимали поступательно, эпизод за эпизодом. Не было такого, чтобы после четвертого мы перекидывались на девяносто восьмой, а потом на тридцать третий. Герои преображались в реальном времени — обрастали волосами, обгорали на солнце. Карабкались в горы, обдирая себе колени и сбивая ногти на руках по-настоящему.
Д.С. Так это же сразу удлиняет съемочный процесс — вот вы в девяносто пять дней и не уложились.
Ф.Б. Конечно. Но и мужское товарищество, сложившееся к финалу, тоже настоящее, не просто сыгранное. Я это чувствую, и экран чувствует и выявляет. Для меня это самое важное.
Д.С. Все оказались одинаково готовы пройти с вами этот путь?
Ф.Б. Ой, тут сложно. Все актеры по-разному, конечно. Но без имен.
Д.С. Я не только актеров имею в виду — я про всю команду.
Ф.Б. Три четверти этой команды — русская часть — работали со мной на других проектах, я их не первый год знаю. А они знают меня. Поэтому мы и делали это кино вместе. В общем, я такой группы еще не видел. Лучше у нас не бывает, поверьте мне.
Д.С. А иностранцы — соучастники проекта?
Ф.Б. Ну иностранцы — они и есть иностранцы. В основном у нас были финны.
Д.С. Что они делали?
Ф.Б. Финны — это спецэффекты, colour correction, это цифра, пленка. Немцы — это обслуживание камер, итальянцы — звук.
Д.С. Можно ли сказать, что «9 рота» была экипирована так, как вам хотелось, и дальнейшее зависело уже только от вас?
Ф.Б. Да, я всю ответственность беру на себя. Мне грех жаловаться, что чего-то не хватало. Всю технику, даже самую сложную, какую хотели, мы привезли. При сегодняшнем постпродакшне дорисовать нужные елки ничего не стоит. Так что оправдываться мне нечем.
Д.С. Вернемся к актерам. Без имен так без имен, но вы ни в ком жестоко не обманулись?
Ф.Б. Нет. Я скажу больше: от многих я каких-то вещей просто не ожидал.
Д.С. Получили даже больше, чем рассчитывали?
Ф.Б. Не я один. Я, например, считаю, что наше кино получило еще одного очень хорошего артиста — Тему Михалкова. Как радостно было наблюдать за Аней Михалковой в «Своих», так теперь я надеюсь, стуча по дереву, что у нас взошла новая звезда.
Д.С. Даже так?
Ф.Б. Увидите.
Д.С. Вы готовы к тому, что некоторые зрители из числа профессионалов придут смотреть «9 роту» с установкой «клипмейкер Бондарчук решил побаловаться игровым кино»?
Ф.Б. Конечно. Но время-то настало наше. Поди сделай «Ночной дозор», как его сделал клипмейкер Бекмамбетов. Или «В движении» со «Статским советником» клипмейкера Янковского. Поди сделай «Одиночество крови» — разруганную критиками, но блистательную и потрясающе профессиональную картину клипмейкера Прыгунова.
Д.С. Вы вспомнили Тимура Бекмамбетова, а я вспомнил «Пешаварский вальс», который он снял вместе с Геннадием Каюмовым. Один из первых наших фильмов об Афгане — вы его смотрели?
Ф.Б. Конечно. Но по большому счету наше кино об Афгане почти ничего не сказало.
Д.С. И все же. Был упомянутый «Вальс», был «Афганский излом», была ошеломительная «Нога».
Ф.Б. В «Ноге» всего один план.
Д.С. Не один. И дело ведь не в количестве военных планов, правда?
Ф.Б. Ну тогда еще «Мусульманина» можно притянуть к этой теме. И все равно — четыре картины для страны, которая десять лет воевала в Афганистане… Американское кино после Вьетнама жило им процентов на шестьдесят. Его героями, его болью, его синдромом. Мы только сейчас заговорили о том, что в мясорубку первой чеченской кампании попали необученные восемнадцатилетние ребята, а о том, что стало с тем искалеченным поколением, как молчали, так и молчим. Но откуда в начале девяностых взялись все эти задиристые парни, плевавшие на закон?
Д.С. Тот ваш герой, который выживет, может стать таким парнем?
Ф.Б. Думаю, он не шибко хорошо закончит.
Д.С. Вы хотите, чтобы это читалось в финале?
Ф.Б. Я не хочу проговаривать в финале жизнь, которая ему выпадет. Мы просто его отпустим. Может, он навсегда останется в девяностых. А может, и до 2005-го дотянет.