Мне нравится мучительно перемалывать себя
Вы — питерский. Как попали к Гинкасу?
Это довольно долгая история. В начале девяностых я приезжал показываться Генриетте Яновской в Московский ТЮЗ. Меня даже взяли. Но, по семейным обстоятельствам, не получилось. Потом мы достаточно часто общались. Думали о совместных работах, о моем месте в этом театре. Разговоры из разряда «если бы». А в этом году я узнал, что Гинкас объявляет кастинг, и, будучи на самом деле очень скромным человеком, набрался наглости написать ему электронное письмо. Мы встретились, взяли в руки текст, почитали, поговорили. И потихоньку начали работать.
Каму Мироновича привлекла ваша актерская эксцентричность?
Не знаю… Но то, что было наработано за предыдущие годы, навыки, обретенные за время работы с Додиным и Фокиным, приходится нивелировать. Идет такая ломка! Гинкас не позволяет мне делать как раз то, что мне свойственно и привычно, что мне легко и приятно. Пафос обличительства, который есть во мне, агрессия — пресекаются. Всегда интересно, когда в тебе открывают вещи, казалось бы, тебе не свойственные — открытость, мягкость, нежность. Вот чего Кама Миронович пытается от меня добиться. Часто тщетно, но мне нравится мучительно перемалывать себя, настраивать на совершенно другую волну. Так же, как мне было интересно, когда Фокин выпускал «Ревизора». Я никогда не подозревал, что могу быть таким агрессивным Хлестаковым. Всегда считал себя интеллектуальным артистом. Когда происходит такой акт «садо-мазо», всегда интересно.
Трудно ли играть сумасшедшего?
Почитайте записки, разграфленные по дням — такое-то декабря, такое-то мартобря, — у меня такое ощущение, что чем ближе к финалу, к так называемому «умопомешательству», тем Поприщин становится нормальнее и нормальнее. И говорит очень здравые вещи.
Вы впервые так долго живете в Москве — почти три месяца. Как вам столичная жизнь?
Время от времени я все же выезжаю в Петербург, потому что играю в додинском «Короле Лире» и свои моноспектакли. А в Москве, поверьте мне, я дальше гостевого домика на территории театра никуда не высовываюсь. Хожу только на репетиции. Очень устаю.
И в другие театры не ходите?
У меня просто нет сил. Не думаю, что посещение какогонибудь театра меня вдохновило бы. Я вообще не люблю посещать театры.
В центре Москвы — как в ссылке…
Поймите, я прихожу с репетиций, заряженный тем, что происходило только что. У меня есть книжечка, в которой я все прописываю, потому что меняется все постоянно — мизансцены, акценты. Все это требует внутренней проработки, домашней работы. Эти репетиции мне даже иногда снятся. Даже когда я прогуливаюсь, то размышляю о том, над чем работаю. За такой срок выпустить такую махину! Это только кажется, что книженция маленькая. Большой концентрации требует работа. И я как раз за такой метод работы. Недавно мы начали репетировать «Калигулу» с Някрошюсом (проект Театра Наций с Женей Мироновым, Игорем Гординым, Машей Мироновой, я буду играть Кирею). И я удивлялся: зачем было почти пятнадцать человек везти на десять дней в Вильнюс, если проще было бы самому Някрошюсу приехать в Москву? Просто даже по деньгам. Потом понял, что он абсолютно прав. Там для наших актеров нет никаких отвлекающих факторов. Если бы он приехал в Москву, то здесь бы все опаздывали, отвлекались на телефоны, отпрашивались бы на какие-нибудь съемки. А десять дней поработать в изоляции — хорошо. Продуктивно.
Вы легко меняете театры. А город свой так легко поменяли бы?
Не знаю. Иногда меня безумно раздражает все, что происходит в Питере, — в театрах в том числе. Я вообще считаю неправильным, если артист от дверей института и до гробовой доски сидит в одном театре. Артист должен менять команду, находиться в поиске, извините за высокопарность, — совершенствоваться. Посредством работы с хорошими режиссерами. И мне везет, как никому. Когда моего учителя, Аркадия Иосифовича Кацмана, спрашивали: «А можно вот так сделать?», он говорил: «Все можно. Смотря кто это делает. Если это делает какой-то Тютькин — конечно, не надо. А если не Тютькин, то все можно». Додин, Фокин, Гинкас, Някрошюс — величины, с которыми действительно все можно. И я очень благодарен судьбе, что, несмотря на все мое распиздяйство по жизни, связанное с алкоголем и прочим, меня как-то выносит. Причем не куда-то, в махровую антрепризу, а… Хотя были полосы в моей жизни, когда я готов был ко всему. Я — Весы, поэтому вся моя судьба — череда синусоидов. Нет ни монотонной ровности, ни постепенных перемен. Из огня да в полымя. Диаграмма моей жизни — сплошные скачки.