Хотелось бы, чтобы мной гордились
В какой степени ваше реальное земное существование легло в основу этой пьесы?
Это абсолютно не биографическая история. Это — я и Гармаш в предлагаемых обстоятельствах, причем герои вовсе не похожи на нас с Сережей. Долгое время мы очень хотели, чтобы кто-то что-то написал и чтобы мы могли это сыграть втроем — с Сергеем Гармашем и Олегом Янковским. И как-то все не доходили руки. Потом не стало Олега. Однажды я рассказал Родиону Овчинникову, педагогу и худруку курса в Щукинском училище, о нашей с Сережей мечте, даже какие-то идеи подсказал, которые родились у нас с женой и у Гармаша в совместных поездках и разговорах на тему, о чем бы мог быть спектакль. Прошло полгода, позвонил Родик и сказал: «Леня, я тут кое-что написал. Будешь слушать?» Я уже и забыл про свое предложение, но — приехал и послушал. Поскольку не считаю себя истиной в последней инстанции (приятно, когда пишут специально для тебя), мы собрались еще раз — с нами были Александр Боровский, Валерий Тодоровский, Сергей Гармаш, моя жена — человек семь, Родион еще раз прочел пьесу. Все сошлись на том, что это — здорово.
Как работается режиссеру со звездами?
Нормально, но очень трудно. Поскольку Овчинников, который и ставит спектакль, — не диктатор, он работает вместе с нами, и творчество получается коллективным. Иногда мы больше спорим, чем репетируем. Мы с Сергеем очень разные. Разные школы: я — щукинец, он — мхатовец (впервые в жизни обнаружил, что это полярные в каких-то вещах школы). Сережа-артист — как животное: натуральный, органичный, обаятельный. Совсем не такой, как я. Грубо говоря: еврей и хохол. Но мы любим одни и те же вещи, наверное, похоже шутим, меня радуют его шутки, его — мои. При этом в работе нам бывает очень трудно найти общий язык, прийти к общему решению, к общему восприятию. У нас разные вкусы. Разные представления о том, что смешно, а что — не смешно. О том, что должно быть главным, а что — второстепенным.
Название спектакля вполне новогоднее — «С наступающим…».
Пьеса называется «Несколько пролетов вверх». Это я предложил изменить название. Ведь история действительно происходит перед Новым годом.
Еще одна «Ирония судьбы»?
Господь с вами! Мы скромные. «Ирония судьбы» — наш любимый фильм, в который мы вросли, а он врос в нас. Но уверяю вас, что перед Новым годом могут произойти и другие истории. Но о спектакле рассказывать не буду.
Ну Дед Мороз-то будет?
Конечно будет. И елка, и Дед Мороз, и водка, и шампанское.
А кто будет Дедом Морозом? Вы или Гармаш?
Не помню, кто-то из нас!
Такие артисты, как вы, и Снегурочек сыграть могли бы…
Это у Виктюка и в другой раз.
В последний раз вас видели на сцене Театра на Таганке в 83-м году… Рады вернуться?
Меня приглашали. И у меня уже был плохой опыт попытки вернуться. Несколько лет назад в МХТ репетировали «Свадьбу Кречинского». Сергей Афанасьев ставил, из Новосибирска. Уже и декорации были сделаны, костюмы пошиты. Я встал на колени перед Табаковым, режиссером и артистами и попросил отпустить меня на волю. На мой взгляд, спектакль совсем не получился. Сказал, что нас будут обвинять — мол, МХТ дошел до того, что на его сцене уже «цыпленок табака» играет: «Что здесь делает Ярмольник? На сцене, где играли Качалов, Тарханов… И вдруг — эстрада». Мне от этого ни тепло ни холодно. Меня за что только не ругали. Но в сочетании с МХТ и с Олегом Павловичем… не хотелось, чтобы моя фамилия еще подлила масла в огонь. Наоборот, хотелось бы, чтобы мной гордились, чтобы мне были благодарны за мою работу. Критики ведь однобокий народ. Одни знают меня по КВНу и «цыпленку табака», другие — по «Бараку», по съемкам у Алексея Германа.
Экранизацию романа «Трудно быть богом», где вы снимались, Герман выпускает под названием «История арканарской резни». Почему?
Даже не боясь, что он это прочтет, могу сказать: Герман — очень ревнивый человек. Все, к чему он прикасается, становится его. Он не хочет делить славу со Стругацкими. В какой-то степени смена названия имеет под собой основания. Потому что сценарий не сильно похож на роман. Там есть креативные вещи, которые не совпадают с произведением. У нас финал совершенно другой — Румата остается на планете, а в этом вся фишка нового времени. Роман писался в шестидесятые годы прошлого века, а мы живем в десятые годы двадцать первого. И теперь Герман хочет назвать фильм по-своему. Но я его все умоляю оставить «Трудно быть богом», потому что это вообще самое гениальное название для художественного произведения. Как «Мастер и Маргарита», как «Камера-обскура». Знаковая вещь. «Трудно быть богом» — может быть, даже самое лучшее название, если снимается что-то проблемное о ломке человека, о попытке понять суть человеческой жизни и взаимоотношений между людьми. Конечно, жалко терять это название. Но зацикливаться на этом не надо.