“Мы привозим Ад”
В 2004 году братья Чепмены номинировались на главную в современном искусстве Тернеровскую премию с работами «Секс» и «Смерть». «Секс» — это дерево, на котором висят полуразложившиеся трупы и черепа, облепленные насекомыми и змеями, «Смерть» — лежащие друг на друге в позиции «69» надувная баба и надувной мужик. В 2000 году они создали инсталляцию «Ад» — кошмарный ландшафт, в котором маленькие пластмассовые солдатики-нацисты мучили грешников. Еще они раскрасили и пририсовали смешные рожицы к гравюрам Гойи «Ужасы войны». Все это неизменно вызывает скандал и очень хорошо продается. С корреспондентом Time Out Джейк, младший брат, говорил по телефону из студии, где монтирует фильм.
Вы привезли в Москву инсталляцию «Ад». Но она же сгорела в пожаре в 2004 году. Вы воссоздали «Ад» в первозданном виде или как-то изменили?
Да. Он гораздо ужаснее. (Смеется.) Но мы не только «Ад» привозим. Будут очень серьезные картины: викторианские полотна с небольшими изменениями.
А вы когда-нибудь думали о том, чтобы совершить настоящее преступление против человечности?
А почему вы думаете, что мы не совершали преступлений против человечности?
А что, было?
Нет, мы существуем только в пространстве мыслепреступления.
Нужны ли табу в искусстве? Верите ли вы в границы дозволенного?
Честно говоря, нет. Но я верю в качество. Я думаю, для того, чтобы произведение искусства приобрело какую-то ценность, приходится нарушать границы.
Когда сгорел «Ад», вы хихикали. Мало того, вы сделали ужасные вещи с гравюрами «Ужасы войны» Гойи: раскрасили, пририсовали смешные морды. Похоже, вы не считаете искусство чем-то сакральным.
Обычно кто-то, кто рисует нечто поверх произведения искусства, делает это для того, чтобы снизить его ценность. В нашем случае цена работы только увеличивается. Мы купили гравюры Гойи за 40 тысяч фунтов, а раскрашенные продали за 200 тысяч. Мысль о вандализме неверна: гравюры приобрели добавочную стоимость.
Но я не говорю о деньгах…
Но вы не можете исключить деньги из концепта сакральной ценности произведения искусства. Оно не может быть священным без того, чтобы быть бесценным.
А как же гениальные художники, умершие в нищете?
Слушайте, если вам нравится романтический модернистский миф о бедности и таланте — ваше право. Но люди, которые это придумывают, пытаются скрыть истинные отношения между производством и обменом. Они пытаются «спасти искусство» от полемической оценки капитала. На самом деле искусство — апогей, абсолютное выражение капитала. Оно демонстрирует отсутствие полезной цели и чистую красоту, которая и есть абсолютная ценность.
Джейк Чепмен об «Аде»: «Мы разрубали солдатиков на части и снова переплавляли. Мы заставляем вещи мутировать»
Если совсем профан с улицы посмотрит на современное искусство, то в качестве основного инструмента художника он увидит шок и отвращение…
Дело в том, что шок очень плохо обсуждается. Шок унаследован от фрейдистского психоанализа, катарсического метода. Вы ставите невротика перед объектом его фобии. Этот метод развили в 1920-х. В искусстве он служит той же цели.
А вам не кажется, что этот метод стал настоящим клише в искусстве?
Ну, я бы не сказал, что скульптура с какими-нибудь химикалиями больше шокирует, чем картина американского абстракциониста Марка Ротко. Она шокирует, потому что порывает с традицией в искусстве.
Однако есть разница между разрывом с традицией и показом папы римского, раздавленного метеоритом, как это сделал Маурицио Каттелан.
Мы же в современном обществе живем, нам не надо понимать изображение буквально. Если вы посмотрите на детский рисунок «палка-палка-огуречик» с ножом в руке, то не будете шокированы. Вы быстро поймете, что у нее нет реального представления в мире, она не изображает ничего конкретного, лишена ненависти и слишком проста. То же самое и с работой Каттелана: на папу метеорит не падал.
Какова тогда цель, в чем смысл шока, почему он так широко используется?
Люди используют шок, потому что считают его методом раскрепощения мышления, раскрытия сознания. Вот возьмем кино, к примеру. Главное, что делает с вами режиссер,— пытается встряхнуть ваше сознание, поменять перспективу, точку сборки. Яркий, драматичный образный ряд — один из лучших способов это сделать.
А можно ли чем-то заменить шок?
Конечно, я не считаю шок единственным способом работы с публикой. Но мне кажется, что обсуждение шока должно быть адекватно проблеме, то есть необходимо объяснять, откуда берется катарсический метод. Понимаете, сейчас художники играют странную роль — эдакий невротический психоанализ для публики и СМИ. Но если уж мы эту роль получили, тогда и нас следует анализировать корректно.
На арт-ярмарке «Фриз» вы писали портреты людей из публики. Вы не хотите устроить и в Москве интерактив?
Нет… Хотя почему бы и нет?
А какой ваш любимый жанр, любимое изобразительное средство?
У меня нет ничего такого. Я их все не люблю. Ненавижу работу.
Правда ли, что вы подрались с Ларри Гагосяном, легендарным галеристом и магнатом современного искусства? Вы, говорят, ему морду набили?
Нет, я ему дал ногой в коленку. Подумал, что это будет забавно. Ну, просто… мы обедали, и я его стукнул ногой по коленке под столом, да так, что он подпрыгнул.
Это было забавно?
Ну да. Гагосяну тоже понравилось.