«Севильский цирюльник» станет путешествием во времени
29–30 января в Омском государственном музыкальном театре состоится премьера комической оперы Джоаккино Россини «Севильский цирюльник». По этому поводу здесь состоялась пресс-конференция представителей постановочной части: режиссера Кирилла Стрежнева, дирижера-постановщика Юрия Соснина, хореографа-постановщика Надежды Калининой и исполнителей ведущих партий в спектакле.
– В чем суть новой трактовки произведения?
Кирилл Стрежнев: Вообще я считаю, что каждая новая постановка – это новая трактовка. И поверьте, что мы не претендуем на открытие чего-то сверхъестественного. Задача одна – сделать честный и, я бы сказал, лихой спектакль, потому что Бомарше и Россини дают этому повод. И то, что мы на репетициях смеемся и шутим, настраивает меня лично на мажорный лад. А что касается новой трактовки, то столько нового уже в мире… Я вообще не сторонник того, чтобы переносить «Аиду» в концлагерь. Мне это не нравится, я считаю, это насилие над Верди. А вот Россини позволяет с ним похулиганить как композитор и великий шутник.
Действие у нас происходит в XXI веке и заканчивается в XVIII. Мы идем по нисходящей. В итоге приходим к кринолинам, камзолам, шляпам, веерам и так далее. Я немного объясню: на остров в Средиземном море, где расположен старинный замок, приезжают туристы. Их встречает распорядитель замка Фигаро. И по ходу спектакля он их превращает в персонажей XVIII века, им подсовывают костюмы, шляпы, камзолы и все остальное, и в конце вся группа туристов будет экипирована в стиле того времени. Задача очень сложная, связана с актерским существованием, костюмами и, как всегда, нехваткой времени.
– О чем еще говорит то, что на репетициях вы шутите и смеетесь?
Стрежнев: У меня вообще позиция, что как бы тебе ни было худо, как бы ты себя ни чувствовал, на репетицию нужно придти и создать хорошее настроение. Там должно быть весело, живо и комфортно. И еще. Актер – это самая несчастная профессия в мире. Потому что он зависит от всех. От администрации, режиссуры, дирижера, постановочной части, костюмеров. Но выходит на сцену и творит искусство не директор, не режиссер, не дирижер (разве что он немножко), а артист.
– Вы даете актерам что-то на откуп и заставляете самим что-то наращивать, обосновывать?
Стрежнев: Не при актерах будет сказано, есть главные принципы режиссуры: провокация. Я провоцирую их на фантазию и пытаюсь создать на репетиции хорошее настроение, которая этому способствует. На самом деле в переводе с древнегреческого «режиссер» означает «дающий направление». Поэтому моя задача – не втискивать никого в рамки, а дать направление. Потому что это профессиональная труппа, они многое умеют. И у каждого есть творческий опыт. Дай направление – и корабль поплыл.
– Что такого нового пришлось взять в работу в этой постановке? Или что-то новое освоить?
Джени Окропиридзе, исполнитель роли Фигаро: Вообще, с музыкой Россини я работал впервые, и она сама не только очень красивая, но и хороший учебный материал, хорошо развивает голос, так что я получил очень много нового и полезного на репетициях.
– На фестиваль «Академия» к нам приезжали «Комедии Франсез» и тоже показывали «Женитьбу Фигаро». И они были очень удивлены, что мы считаем ее легкой, веселой вещью – они-то говорят, что это канун революции, нагнетание социальных бунтарских настроений и так далее. Есть ли что-то у вас, что тоже социально зацепило бы нашего зрителя? Ведь это не только любовная история?
Стрежнев: Это вообще не любовная история, это курортный роман. Никакой любви между Альмавивой и Розиной нет. Есть флирт. Они приехали сюда развлекаться и отдыхать. И в конце мы сегодня попытаемся сделать драматический финал спектакля, совсем не веселый. Нет, никого не убивают, слезу не пустишь, но это история про то, как люди встретились на курорте, развлеклись и разошлись. И остается только шлейф этого свидания.
– А вообще, стремление переносить действие из одной эпохи в другую – это дань виртуальным технологиям, стремление сломать барьер между чистотой классики и вкусами современного зрителя или еще что-то?
Стрежнев: Понимаете, я не поклонник этого метода. Я считаю, «Аиду» в концлагере ставить не нужно. Точнее, это уже сделали, но мне это не нравится. Есть композиторы, которые выдерживают некое переосмысление, а есть те, кто не выдерживает. И тогда режиссер совершает насилие. Здесь очень тонкая грань. Сегодня Запад уже прошел период, когда все переносилось в другое время. Уже немодно. А мы только начали. Но на самом деле у нас не перенос, а обманка, потому что мы в конце спектакля все равно приходим к аутентичному костюмному решению, кринолинному, в хорошем смысле привычному восприятию зрителя. К красоте XVIII века. Вот если мы придем к этому благодаря постановочной части, то это будет совершенно замечательно, и сбудется мечта идиота.
А вообще, мне неинтересно переносить, например, «Риголетто» в кабаре. Мне кажется, что Верди не простит этого. Есть композиторы, которые не поддаются «осовремениванию». Мы делали у себя, в Свердловской музкомедии «Княгиню чардаша», и заказали новую оркестровку в стиле веризма, а-ля Пуччини. И Кальман поддался спокойно. Дальше по инерции я начал делать «Веселую вдову» Легара. Заказали тому же талантливому оркестровщику новую оркестровку. И сейчас мы вернули всю прежнюю партитуру, потому что Легар не поддался.
– Какие у вас дальнейшие планы после «Цирюльника»?
Стрежнев: Меня много куда приглашают. Главное – вовремя отказаться. В год десятки предложений. Но ведь есть свой театр. И сейчас там очень важная работа – мюзикл Максима Дунаевского «Алые паруса», а после них – тут же мюзикл «Скрипач на крыше». Две таких глыбы. И поэтому, если есть какие-то свободные окна, то на что-то можно согласиться. Но, понимаете, я не халтурщик. Я не могу приехать просто так в Барнаул и там думать о «Скрипаче», ставя какой-то другой спектакль по-быстрому, чтобы уехать. Ведь нужно и время, чтобы мозг переключился с одного на другое. Это очень сложно. Я вчера только приехал, а до премьеры не очень много времени, и попросил дирижера показать то, что сделано в предыдущий приезд. Чтобы настроиться на спектакль. Вечером пойдет уже новый материал, но у меня мозги уже включены на «Цирюльника».
– А может, вы отказались от каких-то московских предложений?
Стрежнев: Нет, я отказался только от предложения Мариинского театра. Начал ставить там «Сорочинскую ярмарку» Мусоргского, и вот Юрия Гергиева нет и нет – он где-то в Голландии, Америке… И мне сказали, что он приедет за два дня до премьеры. А я без дирижера делать спектакль не могу. И отказался.
– Вот эти две глыбы в своем театре будут еще в этом сезоне?
Стрежнев: Одна в конце мая, другая – в конце декабря. Ну и между ними есть немножко времени, и Ротберг (директор Омского музыкального театра – К. Я.) агитирует на «Веселую вдову». Не знаю, посмотрим-посмотрим. Хотя внутренних противоречий нет, правда, я ставил ее два раза – в Чикаго и у себя.
– Могут ли у вас быть среди актеров любимчики?
Стрежнев: Могут. Но я не должен показывать виду, что они мои любимчики. И никому никогда их не назову. Потому что у меня труппа в 55 человек, это все мои дети. Даже те, кто значительно старше меня. И любить их нужно одинаково. В семье же не бывает, что я кого-то люблю, а кого-то ненавижу. Я исповедую тезис Станиславского, что театр – это дом. И в нем должны быть бабушки, родители и дети. И когда от старшего поколения перетекают умение и навыки к среднему поколению, а от тех к молодежи… Мы, режиссеры, ведь многого не знаем, потому что у актеров есть очень большие тайны. Мне в голову не придет сказать о любимчиках. Но для этого должен быть климат, чтобы все были совместимы, – тогда и есть дом.