Чулпан Хаматова: «Я становлюсь уголовной преступницей»
Насколько сценическая версия Евгения Арье адекватна роману Башевиса Зингера?
Если бы нашелся человек, который сказал бы мне, о чем этот роман, и убедил бы меня, что именно это имел в виду Зингер, когда писал, я бы его очень поблагодарила. Потому что роман очень сложный. С одной стороны — ироничный, с другой стороны — сентиментальный, и базируется на этих полярных широтах. Год назад Арье ставил тот же материал в своем театре в Тель-Авиве. Я видела тот спектакль и думаю, что для израильских актеров перемены, привнесенные режиссером на сцену «Современника», оказались бы большой неожиданностью. Арье — режиссер, который позволяет актеру находиться в сотворчестве. Это — самое сладкое, что может быть в этой профессии. Когда ты в совместном поиске, ты начинаешь понимать ценность своей профессии. Ты — не просто ремесленник, а художник.
Кто все же виноват в проблемах героев этой истории? Война?
Моя героиня, Маша, прошла концлагеря и выжила. С таким тяжким багажом эмоционального опыта пытается влиться в мирную жизнь и видит, сколько в этой «нормальной» жизни горя, несправедливости. Человек, в которого она влюбляется, несвободен. Рядом — больная мама, которую она уже однажды теряла и помнит это ощущение. Отсутствие денег. Долгожданная беременность оказывается ничем. Она борется и пытается жить, пытается быть счастливой. Метафорически выражаясь, все «враги» в этой «истории любви» — калеки, которые пытаются забыть, что они калеки. Люди без рук, без ног, с вынутыми частями тела, с вываленными наружу, волочащимися органами, все в крови. Они не могут подняться, но при этом пытаются жить. Война и концлагерь — всего лишь заострение темы. Ведь мы и сегодня, зная, что в жизни столько черного, которое никогда не станет белым, движемся дальше и пытаемся убедить себя, что черное станет серым. Хотя знаем, что не станет. Только деваться некуда. Надо жить.
Безрадостную картину нарисовали…
Может быть, в других странах, в другом обществе, в другой системе координат — там, где обеспечены самоуважение, безопасность и так далее, — у меня были бы другие мысли. Но в нашей стране сейчас такая сложная жизнь… Даже у меня, хотя меня впрямую не коснулась ни одна война, есть background, ставший причиной понимания, что я — не нормальный человек. Что моя личная позиция достаточно искалечена. Ходом современной истории. Непрекращающиеся войны, разболтанная экономика, открытое воровство, фальшивые лозунги, убийства, аресты…
Вы за этим успеваете следить? Притом что кроме профессии у вас есть важное дело в жизни — Фонд…
Это важное дело в жизни как раз очень зависит от системы, в которой я его делаю. Которая порождает просто абсурдные проблемы. Например, мошенники, которые наживаются, спекулируя проблемами больных детей. Если мы пытаемся бороться с ними, нас просто начинают запугивать. Наличие таких «конкурентов» внушает опасения за репутацию нашего Фонда, и это вынудило нас стать более осторожными в отношении наличных денег. Дело в том, что, согласно нашему замечательному законодательству, в тот момент, когда я беру наличные пожертвования, я становлюсь уголовной преступницей. Потому что многие благотворители не хотят писать сопроводительные заявления — желая творить добро тайно или не желая обижать меня недоверием. Но не брать наличных денег мы не можем, потому что, простите за крайность, похоронные бюро и морги работают за наличные деньги. И срочно купить некоторые лекарства можно только за наличные деньги.
Лет 15 назад в дипломном спектакле вы сыграли еврейскую девочку — Анну Франк. Интересно вновь погрузиться в эту культуру?
Хотя спектакль об эмиграции вообще, не понимая еврейской культуры, менталитета, традиций, сложно распутать какие-то узлы. Мы сыграем многие традиционные обряды и праздники, упомянутые в романе. Благодаря Анне Франк мне, наверное, было проще, чем остальным артистам. Я тогда дневала-ночевала в синагоге, пела вместе со всеми прихожанами. Очень этим всем пропиталась. Помню, Женя Дворжецкий мне что-то объяснял про мезузу, про ханукальные свечи… И говорил об этом с таким азартом! Я ведь абсолютно бескорневой человек, к сожалению. Типичный советский выкормыш… Вся интеллигенция в родной Казани была расстреляна-перерезана, носители языка, кто остался, в основном приехали из деревень. Мои родители не разговаривали по-татарски. Не умели. Моим предкам даже приходилось менять имена. Моя бабушка, которую все звали Сима, только годам к 11 узнала, что на самом деле ее зовут Симбике.
Вы недавно снялись в «Достоевском» Владимира Хотиненко в дуэте с Евгением Мироновым. Уже привыкли к такому партнеру или он продолжает удивлять?
Такого партнера, как Женя, у меня не было никогда в жизни. И сомневаюсь, будет ли еще. Это какое-то чудо — и личностно, и профессионально. Его присутствие так «вздергивает»! Раньше ты прыгала в длину на два метра, а тут ты должна прыгнуть уже на пять. Потому что он прыгает на семь! Он ведь вообще не похож на Достоевского! И никакого грима! Какая-то внутренняя перекоммутация всех точек тела. Включая строение носа и морщин на лице. Рядом с ним открывается значимость этой профессии.