Игорь Григорьев: «Это я воспитал нашего президента»
Двенадцать лет после ухода из «Ома» я ничего не делал, потому что не хотел ничего делать. Это был не дауншифтинг: я не сбавлял скорость, а, напротив, лихорадочно и отчаянно искал себя. У меня не было такого, чтобы я уехал на Баунти и задумался о том, что сделано. Все эти годы я искал место под солнцем. И нашел: Бразилия, Рио-де-Жанейро. Я классический романтик. Мой обретенный рай выглядит рутинно. Он так и должен выглядеть. Когда я осознаю, что у меня нет поводов для несчастья, это и есть счастье. Поднимаюсь в семь утра, прыгаю в кроссовки, включаю iPod, бегу вдоль пляжа, бросаюсь в волны, завтрак, соки. Приходит вечер, я начинаю скучать по новому дню, и в нем нет ничего эдакого. Или сижу на камне, садится солнце, вечереет, зажигаются огни, и нет никаких мыслей. В этот момент я счастлив. До этого все было как у всех: нужно было что-то изображать, что-то находить, заниматься проектами, историями. Сейчас мне категорически не хочется этого делать, все, что связано с шоу-бизнесом, – обуза. Я всем этим наелся и пришел к очень простым вещам.
Я не знаю ни одного человека, которому спокойствие и гармония были бы даны без драк, болезненных ситуаций. Я прошел и через тотальное безденежье, и через отсутствие видения будущего, я не понимал, чем заниматься, меня шарахнуло: я снимал кино, организовывал партию. У меня ничего не получалось. В 2004 году возвращался в «Ом», но все рушилось. С каждым таким «мертворожденным ребенком» мои крылья становились короче и короче. После каждого поражения взлетаешь все с большим трудом. И в музыку я пришел с обрезанными крыльями. Я расслабился, у меня не было запаса, не на чем было лететь. А в марте прошлого года мне практически терабайтами начала приходить в голову музыка. Открылся канал. Я верю в иррациональные вещи, я двенадцать лет бился в двери, реально старался, но потом расслабился, лег, держал в руке диктофон и записывал песни. Просто сядь, и все случится само. Я фаталист: все, что должно случиться, произойдет, но ты должен быть готов к этому. Самое ценное качество – умение дождаться. В момент, когда это приходит, ты должен быть в форме, ты не должен спиться, скуриться или стать конченым циником. У меня были причины сдаться, на все плюнуть, хотя бы на то, как выглядеть. Стал бы старой жирной свиньей. Но я не могу себе этого позволить.
Когда спрашивают: «Что бы вы изменили в своей жизни, если бы могли?» – многие отвечают, что ни о чем не жалеют. Меня удивляют эти люди, их тупость, конформизм и смирение. Я бы родился в другом месте, выбрал другую семью и страну. Сделал бы все по- другому.
Мы одной ногой в Европе, а другой – в Индии. И с этим глупо бороться: индусы никогда не будут носить Rick Owens. Есть Москва и Россия, Садовое кольцо и все остальное. Вся история русской нации – история конфликта. Гигантская страна с ресурсами, населенная ленивыми, ничего не умеющими делать людьми. Во времена «Ома» мы рассказывали о достойных вещах, воспитали целое поколение, включая нашего президента. А толку-то? Не прижилось в результате. В результате власть – это Ксения Собчак. Я приезжаю в Таганрог или Ростов и вижу там клонированных Ксений Собчак в диком количестве. У них нет возможности носить дорогие ремни, они носят дешевые, но стараются выглядеть так же. Это популярно и понятно.
Я доволен тем поколением, которое воспитал. Элите всегда будет некомфортно и неудобно жить в этой стране. Поэтому многие уезжают, возникает новая волна эмиграции. В каком-то смысле это проигранная страна, многие просто боятся неизвестности. Один человек сказал мне важную фразу: «Главное – осознавать не куда ты едешь, а что ты покидаешь». Но так не все могут. Вот русские писатели страшно любили Россию: один в Баден-Бадене, другой во Флоренции, третий в Риме, четвертый на Капри. И никто никогда не хотел сюда возвращаться. Если надо было вернуться, то быстро приезжали и – обратно, при этом любили Россию бесконечно. Я из России давно хотел убежать, но она, как злая мачеха, хватала меня за пятки и возвращала. Видимо, я не все ей отдал. У меня такая карма: родину не выбирают. Ничего веселого в размышлениях о том, куда мы пришли, нет. Но нельзя требовать от пальмы яблок, а от глобальной русской матрицы – того, на что она не способна.
Есть категория людей, которые мне благодарны. Я получал письма из настоящей тьмутаракани. И смысл их был один: спасибо за луч света в темном царстве. Мы поддерживаем жизнь, даже не подозревая, какое количество подобных аутсайдеров следит за нами. Пусть их будет немного.
На кого я повлиял? Называйте любого – не ошибетесь. На Аллу Пугачеву, которая хранила на прикроватной тумбочке подшивку журнала. На Ивана Демидова, который приглашал меня на ТВ-6, а сейчас работает в аппарате президента на высокой должности. Если вы спросите любого, кто читал «Ом», то он вам скажет, что журнал его формировал. Мне это говорят, когда подопьют. Часам к трем, когда все уже бухие. А трезвые ничего не скажут, делают вид, что не знают, кто я такой. Это тоже русская история: надо обязательно нажраться, чтобы стать тем, кем являешься. На кого еще? На любого главного редактора, на Земфиру, которая мечтала попасть на обложку. Других источников информации не было. Я оказался первым парнем на деревне, и это было очень просто: альтернативы не существовало.
У меня есть теория, что существуют производители вещества: журналистики или музыки. У них есть антенны, которые помимо воли принимают информацию, научить и дать пошаговую инструкцию по настройке нельзя. Это составная часть таланта, с этим рождаются. Чем художник отличается от нехудожника? Внимательностью. Нехудожник пройдет мимо сцены, картины, эпизода. А художник видит детали. Вот и вся разница, но она глобальна.
Мой маленький комплекс – моя музыкальная безграмотность. Хотя все говорят, что у «Битлз» не было музыкального образования, Чарли Чаплин сам писал саундтреки к своим картинам, музыку к фильму «Огни большого города» он намычал, как я намычал вальс. Я не могу писать нотами, могу только рассказать. В Бразилии я разговаривал с музыкантами. Говорю: «Сыграйте мне, как зайцы бегут по полю», – и меня поняли.
«Сны моей весны» не лучшая моя песня, но она очень витальная. Идея клипа пришла ко мне быстро и спонтанно, я хотел, чтобы это было весело и красиво. И у меня возник образ креста и распятой девицы, затем воскресшей. Чтобы сбить драматический накал текста, видеоряд нужно было сделать комедийным. Я не хотел играть девицу, говорил, что мне нужна Любовь Полищук из «Двенадцати стульев». Мы посмотрели много актрис, но в итоге все равно сыграл я. Хочу сказать, что сделал это здорово, девица получилась смешная. Смешные образы мужчин в роли женщины мы можем назвать с ходу: Дастин Хоффман, Александр Калягин, Джек Леммон вспоминаются сразу. У меня не было желания переодеваться, я сделал это впервые в жизни и чувствовал себя странно.
Кто-то после выхода клипа написал, что Григорьев породил всю эту гламурную дрянь в начале 1990-х, он и подвел под ней черту. Наверное, я с этим согласен. Но я все делал не специально: сначала это была красивая эпоха, а потом стала красивой в кавычках. Так совпало, что «Сны моей весны» со всеми ажурами и розочками – подведение этапа. Многие обозлились на это видео, потому что я сразу нажал на все клавиши, понимаете, сразу десятью пальцами. И произошел сбой. На него отреагировало большое количество душевных инвалидов – людей, которые не чистят сердце. То же самое с душой и мозгами. Ничего хорошего, кроме грязи, накопиться не может. Если не брать метелку, не чистить, то превратишься в инвалида. «Совок» – это оно и есть. Я думаю, если бы в 1995 году, когда вышел «Ом», был Интернет, моя психика не выдержала бы. Сейчас-то я битый, меня это веселит и забавляет. Это не ненависть, а проявление любви инвалидов.
Сейчас меня ожидает большое событие: я отправляюсь в Рио на выступление с бразильским Orquestra Imperial. Еще меня услышал музыкальный директор Цирка дю Солей, и мы готовим версию саундтрека к номерам.