Сломанные цветы
Пожилой ловелас Дон Джонстон (Мюррей), сделавший деньги на торговле оргтехникой (приметой его неочевидного благосостояния можно считать пару дизайнерских спортивных костюмов), получает по почте надушенную анонимку. Какая-то давняя подруга, питающая страсть к розовому цвету, сообщает Дону волнующую новость: он уже двадцать лет как отец, и сын его — судя по описанию, тот еще увалень — отправился в дальний путь на поиски папы. Дон переживает это известие так же невозмутимо, как и прожил всю свою жизнь, — сидя на кожаном диване в полумраке гостиной и слушая "Реквием". Зато его приятель-сосед, многодетный эфиоп Уинстон, не на шутку заводится и буквально выталкивает Дона на дорогу. И вот, вооруженный распечатанными из сети картами и диском разболтанного эфиопского джаза, пенсионер Джонстон волочится через штаты от двери вдовы гонщика (переодетая Мадонной Шерон Стоун) к двери олдовой байкерши (наряженная Элисом Купером Тильда Суинтон).
Назвать хронику этих романтических перемещений роуд-муви можно с большой натяжкой. Любое кино с Биллом Мюрреем, а уж тем более кино Билла Мюррея ("Сломанные цветы" — как раз тот случай, когда актер делает фильм наравне с режиссером) — это форменная обломовщина, а в сочетании с мелочным, въедливым сарказмом Джармуша и вовсе летаргическая полудрема на удобной кушетке. Приятно, что возникающие при этом сновидения не нуждаются в расшифровке: рассеянные поиски Мюрреем розовой печатной машинки (на самом деле — сына) мало отличаются от его вялых поисков гигантской леопардовой акулы (а на самом деле опять-таки сына) в "Водной жизни Стива Зиссу" Уэса Андерсона, предыдущей картине актера. Собственно, основные линии сюжета, а также такие очаровательные детали, как любовь тишайшего героя к спортивной одежде, самокруткам с коноплей и шампанскому Moёt, в обоих фильмах одинаковы.
Но кино Джармуша, разумеется, уже совершенно безумно: идея снимать пародию на пародию остро попахивает шизофренией. Впрочем, это безумие вполне конструктивно: хоровод восхитительных в своем маскараде Стоун, Суинтон, Лэнг и Конрой вокруг человека-невидимки Мюррея кажется изящной и доходчивой иллюстрацией парадоксального буддийского утверждения о том, что форма, даже такая дорогая, как треники Fred Perry, есть пустота.